В общем, поднимаясь на мост через Сиднейскую гавань, все были очень заняты.
Примерно через час дошли до самого верха и повернулись рассмотреть город, раскинувшийся под ними. Зрелище было необычайное. Вдали на зеленый луг где-то за городом спускался воздушный шар, и Барнаби различил в корзине две фигурки, прыгавшие от восторга. Под детьми с одной стороны Сиднея на другую неслись рядами машины, и шум от них заглушал вопли Стивена Хебдена и выхлопы Джорджа Джоунза. Направо видно было далеко — почти до острова Какаду, а когда Барнаби повернулся налево, сразу под ним оказались белая чешуя Оперного театра и паромы, что возят сиднейцев туда-сюда с Круглой набережной к разным заливам и бухтам.
Стоя на такой высоте, легко было поверить, что Сидней — действительно великолепнейший город на свете. Барнаби отлично понимал, что только глупый человек предпочтет жить в каком-нибудь другом месте.
— Ну все, спускаемся, — объявил Дэз, когда все нафотографировались.
Группа отправилась вниз.
На полпути Барнаби заметил, что у въезда на мост собралась большая толпа. Спустившись ближе, он разглядел телевизионные фургоны со спутниковыми тарелками на крышах — они загораживали собой всю улицу, а толпа фотографов снимала с террасы отеля «Вид на гавань».
— Что происходит? — спросила Люси Ханифилд.
— Я же сказал вам, что сегодня особый день, — улыбнулся в ответ Дэз, но объяснять что-либо еще отказался.
Они спустились к подножию, а там по обеим сторонам дорожки в два ряда выстроились люди — они встречали экскурсию, как мальчики, подающие мячи, в почетном карауле на «Арене Рода Лейвера».
— Девять миллионов девятьсот девяносто девять тысяч девятьсот девяносто семь, — сказали они в один голос — что было нелегко, — когда между ними, отстегнувшись от моста, прошел Дэннис Пил.
— Девять миллионов девятьсот девяносто девять тысяч девятьсот девяносто восемь, — воскликнули они, когда за ним спустилась Эмили Пайпер.
— Девять миллионов девятьсот девяносто девять тысяч девятьсот девяносто девять, — закричали все, когда последний шаг с моста сделала Джинни Дженкинз, и голоса их возбужденно зазвенели.
И тут…
— ДЕСЯТЬ МИЛЛИОНОВ! — взревела толпа.
На нижнюю ступеньку поставил ногу Барнаби Бракет. Вокруг внезапно забурлили операторы, и фотографы кинулись отталкивать журналистов, чтобы захватить точку съемки получше.
— Как тебя зовут, сынок? — спросил пожилой мужчина в полосатом твидовом костюме, сунув Барнаби под нос микрофон с кубиком, на котором было написано «НОВОСТИ 9 КАНАЛА».
— Барнаби Бракет, — ответил Барнаби Бракет.
— И каково тебе быть десятимиллионным человеком, взобравшимся на мост через Сиднейскую гавань?
Барнаби огляделся — его немного ошарашило такое внимание. Дэз подошел, отстегнул ему карабин от трубы и поднял его себе на плечи, чтобы не улетел. Потом внес куда-то внутрь — там начиналась пресс-конференция — и усадил на стул рядом с очень старым человеком. Тот хлопнул Барнаби по коленке и руку после этого не убрал — держал твердо, а сам прищурился и всмотрелся в мальчика.
— Я последний в живых остался, — сказал он.
— Последний из кого в живых? — спросил Барнаби.
— Я строил мост, — ответил старик. — Ну, не в одиночку, само собой, но это без разницы.
Тут он убрал руку — и Барнаби взлетел к потолку и там застрял. В зале немедленно разразилась буря — фотовспышки, софиты от телекамер.
— Поразительно! — кричали журналисты.
— Необычайно!
— Кошмар, сущий кошмар!
Последний крик раздался уже не на пресс-конференции. Это тем же вечером закричала Элинор Бракет, когда смотрела по телевизору новости.
— Они считают его уродом. Они считают, что мы все уроды! — Элинор в отчаянии повернулась к мужу и посмотрела в окно: всю вторую половину того дня перед домом толпились телевизионные фургоны. — Он издевается над нашей семьей. Все это чудовищно.
— Тебе просто нельзя доверять, правда? — рявкнул Элистер, грозя пальцем сыну, прижатому к цветастому матрасу средней жесткости «Беллиссимо» на потолке. — Ты посмотри, сколько внимания на нас обращают. Мы этого не хотели. Ну сколько раз тебе можно говорить?
— Но я же не виноват, — оправдывался Барнаби.
— Да ты всегда во всем виноват, — упорствовал Элистер. — Я был на работе — я работал, Барнаби, — а ты свои трюки откалывал по телевизору. Ты представляешь, каково теперь мне? Когда все на меня смотрят? Все обо мне шепчутся? Хихикают у меня за спиной?