— Когда я учился в Итоне, у меня была пара очков, чтобы я мог нормально заниматься, — объяснил он. — Но когда я вернулся в Эль-Джадиду, чтобы стать султаном, дядя сказал мне, что я не должен носить очки, поскольку, увидев меня в них, враги сочтут это проявлением слабости.
Поппи и представить себе не могла, каково это — лишиться любимых книг и скандальных газет из-за того, что попросту не в состоянии их прочитать. Да она бы не выжила в семинарии мисс Трокмортон, если бы у нее не имелось возможности погружаться в чтение на несколько драгоценных часов после того, как остальные девочки ложились спать. Не один раз она чуть не устраивала пожар в спальне, когда прятала под одеялом лампу.
— По-моему, ваш дядя весьма непредусмотрителен, — вымолвила она. — Мне кажется, что отсутствие возможности увидеть подкрадывающихся к вам врагов — куда большая слабость. — Переживая за Фарука все больше и больше, Поппи сорвала с лица очки и протянула их ему.
Несколько долгих мгновений султан молча смотрел на очки, а затем неохотно взял их в руки. При этом их пальцы соприкоснулись, и она почувствовала, что жар его кожи составляет резкий контраст с прохладной оправой ее очков.
Фарук стал цеплять дужки очков за уши, и Поппи едва удалось спрятать улыбку. Он был слишком хорош собой, чтобы походить на одного из тех профессоров, которых ей доводилось встречать. Однако, без сомнения, очки придавали ему важности и достоинства, более подходящих барристеру или члену парламента, чем страстному марокканскому султану.
Понимая, что глазеть на него бестактно, Поппи все же не могла удержаться и буквально пожирала Фарука взглядом. Если только капитан Берк сделает то, что задумал, они очень скоро уедут из дворца, и она никогда больше не увидит султана.
— Вот, — сказала она, рассеянно протягивая ему книгу.
Но Фарук не смотрел на книгу. Он смотрел на нее.
— Что такое? — тихо спросила Поппи, испугавшись того, что в очках он разглядел какой-нибудь ужасный ее недостаток. Неужели она забыла напудрить утром нос рисовой пудрой? Или, может, надела платье задом наперед? А вдруг именно сейчас он осознал, что она вовсе не такая хрупкая и грациозная девушка, как Кларинда, а женщина, которой всегда было трудно отказаться за ужином от лишней порции напитка из сливок с вином, сидром и сахаром?
— Ваши глаза…
Поппи недоуменно заморгала.
— А что с моими глазами?
— Они лавандового цвета.
С облегчением убедившись в том, что между передними зубами у нее не застрял кусочек сладкого лакомства, Поппи беспечно махнула рукой.
— Не говорите ерунды! У моих глаз цвет обычного барвинка. Моя бабушка, живущая в Котсуолдсе, всегда выращивала барвинок в своем саду. Вот откуда мне известно название этого растения.
И когда Поппи во второй раз протянула султану книгу, он взял ее и с нескрываемым интересом взглянул на обложку.
— Кольридж, да?
Поппи кивнула.
— Мне очень нравится «Кристабель», однако, по-моему, для здешних мест больше подойдет его же поэма «Кубла-Хан, или Видение во сне», — сказала она. — Ваши сады напоминают мне Ксанаду[2]. А ваш дворец вполне можно было бы принять за своеобразный дворец Кубла-Хана, — добавила Поппи, не в силах сдержать озорную улыбку.
Фарук приподнял одну бровь, показывая ей, что ее усмешка не осталась им незамеченной.
— А скажите-ка мне, мисс Монморанси, вы воображаете себя «абиссинской нежной девой, певшей в ясной тишине» или «женщиной, рыдающей о демоне»[3]?
Даже то, как изогнулись его губы, когда он говорил о героинях поэмы, взволновало Поппи. Она рассмеялась, чтобы скрыть собственное смущение.
— Я всего лишь дочь простого сквайра и, боюсь, никогда не рыдала о демоне и не пела в ясной тишине в образе абиссинской девы.
Фарук осторожно снял очки, держа их так бережно, словно они были сделаны из золота, а не из проволоки с обычным стеклом, и протянул Поппи и книгу, и очки.
— Почитайте мне, — попросил он.
— О, в этом нет необходимости! — удивленно воскликнула Поппи. — Если хотите, вы можете взять у меня очки на время и почитать книгу, когда вам захочется.
— Мне нравится звук вашего голоса.
Поппи его слова смутили окончательно. Учитывая ее обыкновение болтать одновременно обо всем и ни о чем, особенно когда она пыталась скрыть свою природную застенчивость, Поппи давно привыкла к тому, что собеседники старались избегать ее компании, сославшись на головную боль. Или на черную оспу.