50 
— Пожалуйста, продолжайте, — вот и все, что он сказал.
— Я беспокоюсь за нее.
Он жестом пригласил меня сесть, а сам сел напротив. И когда он сидел, откинувшись, на своем стуле, глядя прямо на меня широко раскрытыми глазами, сложив руки так, что видно было нефритовую печатку на мизинце, я поверила всем слухам, которые ходили о нем. Орлиный нос, гордо посаженная голова, загадочный изгиб губ и непостижимое выражение глаз говорили о том, что передо мной человек, рожденный властвовать, человек, не сомневающийся в данном ему свыше праве идти своим путем и вполне способный сметать что угодно или кого угодно со своей дороги.
— Да, господин граф, — продолжала я, — я беспокоюсь за вашу дочь. Как вы думаете, почему она это сделала?
— Она, несомненно, это объяснит.
— Как она может? Она сама этого не знает. Она пережила суровое испытание.
Мне показалось, или он действительно немного насторожился?
— О каком испытании вы говорите? — спросил он.
— Я имею в виду... смерть ее матери.
Взгляд его был жестким, беспощадным, надменным.
— Это было несколько лет назад.
— Но это она нашла ее мертвой.
— Я вижу, вы хорошо осведомлены о семейной истории.
Я резко поднялась. И шагнула к нему. Он тоже немедленно встал — он был значительно выше меня, хотя и мой рост не маленький — и смотрел на меня сверху вниз. Я пыталась понять выражение его глубоко посаженных глаз.
— Она одинока, — сказала я. — Неужели вы этого не видите? Пожалуйста, не будьте с ней так суровы. Если бы вы были добрее к ней... Если бы только...
Он больше не смотрел на меня; на его лице появилось утомленное выражение.
— Но, мадемуазель Лоусон, — сказал он,-я считал, что вы приехали реставрировать наши картины, а не наши души.
Я поняла, что проиграла.
— Извините. Мне не следовало приходить. Мне следовало знать, что это бесполезно.
Он пошел к двери, открыл ее, и когда я выходила, слегка поклонился.
Я вернулась в свою комнату, недоумевая, как я решилась на этот поступок.
На следующее утро, как обычно, я пошла в галерею, ожидая вызова графа, потому что была уверена, что такое вмешательство в его дела не останется безнаказанным. Ночью я часто просыпалась и вспоминала эту сцену, искажая ее в своем воспаленном воображении до такой степени, что казалось, будто сам дьявол сидел в кресле напротив и смотрел на меня из-под тяжелых век.
Обед принесли, как обычно. Пока я ела, пришла Нуну. Она выглядела очень старой и усталой, и я догадалась, что она не спала этой ночью.
— Господин граф все утро провел в классной комнате, — выпалила она — Ума не приложу, что это значит. Он просмотрел все ее тетради и задавал разные вопросы. Бедная Женевьева почти в истерике от ужаса, — она с испугом посмотрела на меня и добавила — Это так не похоже на него. Но он спрашивал и одно, и другое, и третье, и сказал, что она ничего не знает. Бедная мадемуазель Дюбуа в полуобморочном состоянии.
— Несомненно, он понял, что пора обратить внимание на свою дочь.
— Я не знаю, что это значит, мисс. Я хотела бы знать. Я пошла на прогулку, выбрав дорогу, которая не вела ни к дому Бастидов, ни в городок. У меня не было желания никого видеть; просто хотелось побыть одной, чтобы подумать о Женевьеве и ее отце.
Когда я вернулась в замок, Нуну ждала меня в моей комнате.
— Мадемуазель Дюбуа уехала, — объявила она.
— Что? — вскричала я.
— Господин граф просто выдал ей жалованье вместо предупреждения об увольнении.
Я была потрясена:
— О... бедняжка! Куда она поедет? По-моему, это так... жестоко.
— Граф быстро принимает решения, — сказала Нуну, — а затем действует.
— Видимо, теперь будет новая гувернантка.
— Я не знаю, что будет, мисс.
— А Женевьева, что она?
— Она никогда не уважала мадемуазель Дюбуа... и по правде говоря, я тоже. Но все же она боится.
После ухода Нуну я сидела в своей комнате и пыталась представить, что за этим последует. И что станет со мной? Он не мог сказать, что я не справляюсь с работой. Реставрация продвигается весьма удовлетворительно, но случается так, что увольняют за другие грехи. В первую очередь, за дерзость. А я осмелилась вызвать его в его собственную библиотеку, чтобы покритиковать его за обращение с дочерью. Теперь, когда я обрела спокойствие духа, я была вынуждена признать, что граф вправе отказаться от моих услуг. Что касается картин, то он вполне может найти мне замену. Одним словом, я вовсе не была незаменимой.
50 
