57 
И потому не удивился, поняв по его лицу – в день, когда мы прошли 47-ю широту, – что он разочарован и опечален, поскольку весь экипаж вызвали на палубу, где должен был предстать перед судом Мэттью Квинталь.
Следует сказать: Спасителю ведомо, что я никогда не был жестоким мальчиком. Разумеется, я поучаствовал в положенном числе драк с моими братьями, но то были сущие пустяки: сначала обмен обидными словами, потом затрещинами, а потом мы катались по полу, молотя друг друга руками и ногами, – да и с этим быстро заканчивали, увидев, сколько удовольствия доставляем мистеру Льюису. Тот, бывало, усаживался у очага и провожал нас обезумелым взглядом, квохча, как старая ведьма, и покрикивая: «Правильно, Тернстайл, врежь ему!» или «Никакой пощады, Майкл Джонс, тяни его за нос да дери уши!» Мы с братьями дрались, конечно дрались, но для себя, а не для его забавы, и, когда он вмешивался, вставали, обменивались рукопожатиями, объявляли друг друга молодчинами и уходили, обняв один другого за плечи. И я был рад, что этим все и кончалось, потому как драк не люблю, а наблюдая за страданиями людей, радости не испытываю.
Но Мэттью Квинталь? Боже милостивый, глядя на него, поставленного перед командой, чтобы он ответил на обвинения, от которых, знал я, отпереться ему нечем, трудно было не испытывать удовольствия, поскольку из моряков «Баунти» он нравился мне меньше всех, а страх внушал наибольший. Почему? Да потому что я знал его раньше, вот почему.
Согласен, поворот неожиданный. Я исписал уже столько страниц, а о прежнем моем знакомстве с одним из тех, кто плыл на нашей развеселой посудине, поведать не удосужился? Ну, я не был таким уж нечестным, как вы могли бы подумать, поскольку, говоря о моем знакомстве с Квинталем, подразумевал знакомство с людьми такого пошиба. Я видел по его глазам, по тому, как он наблюдал за мной, что настанет миг – и ему захочется получить от меня то, к чему меня принуждали когда-то и в чем я никогда больше участвовать не желал.
Куда бы я ни направлялся, я ощущал на себе его взгляд. Если я был на палубе, оттирая ее, или, быть может, изучая паруса и управление ими (я занимался и этим), или присматриваясь к работе штурмана, то чувствовал, как глаза Квинталя прожигают мне спину. А штормовыми ночами, в трюме, сидя в матросском кубрике и слушая скрипача, я мог не сомневаться, что он не упустит случая усесться рядом со мной и заставит меня что-нибудь спеть, чего я терпеть не мог, поскольку умение петь стояло в списке моих дарований последним, и, когда я запевал (а голос у меня был громкий), вороны падали с неба и бились в истерике.
– Ой, перестань! – восклицал Квинталь, закрывая ладонями уши и тряся головой, как будто пел не я, а баньши, и как будто не сам же он и потребовал от меня пения. – Перестань сейчас же, Турнепс, пока мы все не оглохли. Такой хорошенький мальчик и с таким кошмарным голосом… кто бы мог подумать, а, парни?
Матросы хохотали, конечно, и наваливались на меня, чтобы я замолчал, и от тяжести их тел меня пробирала дрожь, ибо тяжесть эта напоминала мне о доме, обо всем, что я там делал, что принуждаем был делать. И всякий раз, как это случалось, я мог быть уверенным, что затеет кучу-малу Квинталь, он же ее и прекратит.
– Я тебе безразличен, Турнепс, верно? – как-то спросил он, и я пожал плечами, неспособный взглянуть ему в глаза.
– Не могу сказать, что кто-то на борту мне нравится, а кто-то нет, – ответил я. – Я никаких мнений не составляю.
– А ты не думаешь, что со временем я могу тебе и понравиться? – спросил он, ухмыльнувшись и склонившись ко мне, и я прочел в его глазах такую опасность, что смог лишь удрать от него в мое убежище на койке вблизи капитанской каюты. Готов сознаться, что я далеко не один раз благодарил Спасителя, расположившего ее столь удачно.
В тот день, когда все мы собрались ближе к вечеру на палубе, море поуспокоилось. На самом деле преступление, в котором обвиняли Квинталя, было совершено им два дня назад, но с тех пор нам приходилось бороться со штормами, а их в то время налетало с каждым днем все больше. Собственно говоря, плавание по спокойным водам обратилось в редкий праздник, и потому тратить его на дела вроде этого казалось постыдным, однако в другие дни даже зачитать обвинительный приговор было бы невозможно. Капитан стоял на палубе, окруженный командой, а мистер Квинталь замер, низко свесив голову, перед ним.
– Мистер Эльфинстоун, – прокричал капитан Блай голосом, показалось мне, несколько театральным, однако его даже на носу слышно было, это уж точно. – Перечислите обвинения, сэр!
57 
