86 
«Думаю, я справлюсь с ним лучше, чем это получилось бы у вашей дочери, — сказала Люсиль. — Браки, заключенные под влиянием обстоятельств, редко бывают удачными. Если позволите сказать, надо бы было воспитывать свою дочь построже, тогда не пришлось бы прибегать к таким радикальным мерам».
Слова ее, казалось, уязвили молчавшую до сих пор мать настолько, что она открыла рот.
«Нам не нужны ваши советы, благодарю покорно! — резко бросила она в лицо Люсиль. — Пойдем, Клем, мы ничего здесь не добьемся. А я уж с Сарой поговорю, будьте уверены. Она надолго запомнит этот разговор».
«Я не виновата!» — визгливо кричала Сара, как попавший в западню кролик. Ее красное лицо распухло от слез, и ее весьма скромное обаяние сводили на нет и ее слезы, и гнев ее родителей.
«В следующий раз, когда будете писать записки и слать подарки мужчине, поинтересуйтесь хотя бы, женат он или холост», — бросила девушке Люсиль.
«Вы сами еще так молоды! — неожиданно проговорил отец девушки. — Мне жаль вас, мисс, вы замужем за негодяем. И можете передать ему от меня, что его скальп остался сегодня с ним только потому, что у него есть жена, которая выступила в его защиту, хотя, видит бог, я не понимаю, почему вы это делаете».
«Это мое дело», — ответила тогда Люсиль.
Она проводила семейство к выходу. Девица опять рыдала, а отец сделал неловкое движение, пытаясь пожать Люсиль руку.
И лишь когда они ушли, Люсиль почувствовала желание упасть на кровать и горько расплакаться, как только что плакала здесь Сара. Она отлично понимала, что испытывала эта девочка. Она потеряла нечто большее, чем девственность. Она потеряла мечту и веру в романтику. Все это кончилось для нее позором, горькими обвинениями, бесплодным гневом и сознанием того, что сделанного не воротишь.
Оставшись одна, Люсиль закрыла лицо ладонями. Она любила Бо, когда вышла за него замуж, и она все еще продолжала его любить. Это было хуже всего — после того зла, которое причинил ей этот человек, она все еще его любила. Ей бы злиться на него, ненавидеть, когда Бо напивался до бесчувствия или изменял ей. Но стоило ему только прикоснуться к Люсиль, найти губами ее губы, как она тут же таяла в его объятиях, полностью сдавалась и открывалась ему, как будто сама была наивной, бредящей сценой дурочкой вроде этой Сары.
И это было едва ли не бульшим унижением, чем сознание того, то она вышла замуж за пьяницу и негодяя. Люсиль воспитали добропорядочной девушкой. Ее отец был хорошим человеком, и она понимала, что, если бы Ганс Шмидт познакомился с Бо, он счел бы его законченным мерзавцем. И все же она любила этого человека.
Это была любовь, не имевшая ничего общего ни с рассудком, ни с нежностью, ни с душевными чувствами. Это была физическая, плотская, земная любовь, потребность ее тела в теле Бо, первозданная жажда мужчины. Не один, а сотню раз Люсиль говорила себе, что должна оставить Бо. Иногда, когда его приносили домой и Люсиль удавалось, приложив нечеловеческие усилия, втащить Бо вверх по лестнице и уложить в постель, она подолгу стояла и смотрела на пьяного до бесчувствия подонка, которого называла своим мужем. Он являл собой в такие моменты чудовищное зрелище — громко храпел, источая зловонный запах алкогольных паров, одежда его была испачкана и зачастую порвана в драке, в которой Бо успел поучаствовать, прежде чем его отволокли домой. Люсиль с отвращением отворачивалась от него.
«Завтра я уйду от него», — говорила она себе, когда ей приходилось проводить ночь в кресле или на полу рядом с кроватью под тонким одеялом или пледом.
Но по утрам, когда ему было плохо, она была нужна Бо. Иногда он был способен только лежать в темной комнате с ледяным компрессом на лбу, мучимый жаждой, которую ничто не способно было утолить, — по крайней мере, ничто из того, что могла предложить ему Люсиль. А иногда Бо бывал наутро угрюм и печален, говорил в отчаянии о самоубийстве и о том, что никому на этом свете он не нужен. Но чаще всего он был просто беспомощным и целиком зависел от Люсиль.
«Подержи меня за руку, — умолял Бо. — Я чувствую себя таким больным, я не могу играть сегодня вечером. Ты ведь понимаешь — я не могу».
«Но ты должен, Бо, — говорила ему Люсиль. — Если я скажу в театре, что ты болен, они поймут, в чем дело, и на этот раз выкинут нас наверняка. Нас уже предупреждали и на прошлой неделе, и на позапрошлой. Ты не можешь снова подвести их сегодня, нам этого не простят».
86 
