128 
— Суд решил отдать ее на попечение сводной сестре, которая живет в Вандее. Девочку поставят на учет у психиатра. Сводная сестра согласилась взять к себе и песчанку. Которая тоже девочка, сказал доктор.
— Какая добрая женщина! — произнес Мордан и дернул длинной тощей шеей, что он делал всякий раз, когда выражал свое мнение по какому-нибудь поводу, словно желая таким образом подчеркнуть сказанное. С виду Мордан напоминал старого облезлого журавля. И когда он дергал шеей, Адамберг будто слышал, как долговязая птица глотает крупную рыбину. Если, конечно, он не ошибался и журавль действительно был птицей, а не кем-то еще.
— А брат ее дедушки?
— Под стражей. В суде ему предъявят обвинения в незаконном лишении свободы, нанесении телесных повреждений и жестоком обращении. Но, к счастью, не в изнасиловании. Впрочем, известно, что брат дедушки не хотел ее никому отдавать.
— Ладно, — повторил Адамберг, рисуя в блокноте яблоню, под которой он завтракал в Ордебеке.
Он был не в состоянии удержать в памяти слова женщины-врача даже на несколько секунд, но зато каждая веточка и каждый листочек яблони запечатлелись для него с абсолютной четкостью.
— Дело Жюльена Тюило, — объявил лейтенант Ноэль.
— Убийство с помощью хлебного мякиша.
— Точно.
— Он изобрел и впервые применил новое орудие убийства, — сказал Адамберг, переворачивая страницу блокнота. — Такое же смертоносное и бесшумное, как арбалет, но требующее прямого физического контакта.
— При чем тут арбалет? — спросила Ретанкур.
Адамберг махнул рукой, давая понять, что объяснит позже, и начал рисовать голову доктора Мерлана.
— Тюило помещен в камеру предварительного заключения, — продолжал Ноэль. — Одна родственница готова оплатить ему адвоката, поскольку, как она утверждает, вся его жизнь была отравлена тиранией супруги.
— Люсетты Тюило.
— Да. Эта родственница принесла ему в тюрьму кроссворды. Он провел там всего двенадцать дней, но уже успел организовать среди заключенных чемпионат по кроссвордам минимального уровня сложности.
— Как я понимаю, он в прекрасной форме.
— Родственница говорит, что никогда еще не видела его таким бодрым и энергичным.
Затем наступила пауза, во время которой все смотрели на Ретанкур. Было известно, что она сыграла выдающуюся роль в расследовании дела Клермон-Брассеров, но никто не знал подробностей. Адамберг знаком велел Эсталеру сварить кофе.
— Поиски Момо Фитиля продолжаются, — сообщил Адамберг, — но это не он поджег «мерседес».
Во время достаточно долгого рассказа Ретанкур — первый костюм, второй костюм, короткая стрижка, горничная, лабрадор, запах бензина — Эсталер раздавал чашки с кофе, затем предлагал молоко и сахар, двигаясь вокруг стола с присущими ему ловкостью и изяществом и стараясь проявлять сегодня особое внимание к коллегам. Лейтенант Меркаде поднял руку, давая понять, что отказывается от сахара. Этим он сильно уязвил Эсталера, который хорошо помнил, что лейтенант пьет кофе с сахаром.
— А теперь буду пить без сахара, — тихо сказал Меркаде. — Диета, — пояснил он, положив руку на живот.
Успокоенный Эсталер продолжил обход стола, а Адамберг по непонятной причине вдруг застыл на месте. Вопрос Мореля застал комиссара врасплох, и ему стало ясно, что доклад Ретанкур, часть которого он пропустил мимо ушей, уже закончился.
— Где Данглар? — повторил Морель.
— Отдыхает, — быстро ответил Адамберг. — Видите ли, он побывал под поездом. Он не ранен, но после такого нужно время на восстановление.
— Побывал под поездом? — спросила Фруасси тем же изумленно-восхищенным тоном, что и доктор Мерлан.
— Вейренк едва успел уложить его между рельсами.
— Расстояние между поверхностью тела и нижним краем поезда составляет двадцать сантиметров, — объяснил Вейренк. — Он ничего не заметил.
Адамберг неуклюже поднялся с места, его блокнот остался лежать на столе.
— Вейренк расскажет вам об ордебекском деле, — сказал он. — Я вернусь.
«Я вернусь» — он всегда так говорил, уходя, словно можно было с высокой степенью вероятности предположить, что однажды он уйдет и не вернется. Он вышел из комнаты еще более развинченной, чем обычно, походкой и поспешил на улицу. Адамберг знал, что некоторое время назад вдруг застыл, как ордебекская корова, и пропустил пять или шесть минут совещания. Он не мог объяснить, почему так случилось и зачем он сейчас шагает по тротуарам. Его не испугало внезапное помутнение сознания, он к этому уже привык. И хотя объяснения самому факту у него не было, он знал, что́ обычно становится побудительной причиной. Какая-то догадка пронизала его мысли, точно стрела арбалета, так стремительно, что он не успел поймать ее. Только застыл на месте. Как в тот момент, когда смотрел на сверкающую на солнце воду в марсельском порту, или когда видел афишу на стенах парижских домов, или когда не мог заснуть после ужина в поезде Париж — Венеция. Причем невидимый образ, который проплыл по заболоченным равнинам его мозга, потянул за собой вереницу других неразличимых образов, сцепленных вместе, точно магнитом. Он не понимал, откуда взялась эта вереница и когда она закончится, но перед ним снова возник Ордебек и — крупным планом — открытая дверца старой машины Блерио, на которую он тогда не обратил внимания. Вот об этом он и говорил вчера Лусио — где-то есть незакрытая дверь, и она все еще хлопает, есть укус, и он все еще чешется.
128 
