Особенно,... 
96 
– Второй курс колледжа. Когда сухарь и узколобый сноб, преподававшая английскую литературу, заставила нас читать один блестящий трагический роман за другим. Вообще я не представляю, что в них было блестящего. Однажды послала короткий рассказ в «Удивительные истории» – что-то вроде предтечи, из чего потом и вырос мой книжный сериал, который пишу сейчас. Я была безумно взволнована своим успехом.
– Сколько тебе было? Девятнадцать или двадцать?
Он обязательно найдет рассказ и прочитает. Заглянет в ее молодость и, может, поймет, какой она была тогда.
– Есть отчего быть безумно взволнованной.
– Точно. Даже отец меня похвалил.
– Даже?
– Я не должна была так говорить.
Она пожала плечами и зачерпнула ложкой разбухшие в молоке хлопья.
– По его мнению, писать художественную прозу – прекрасное хобби. Но он предполагал, что я угомонюсь и стану преподавателем колледжа. Так или иначе, слух дошел до профессора, которая объявила о событии классу и добавила, что это плохо написанное популярное дерьмо и всякий, кто пишет или читает популярное дерьмо, тратит зря время в ее классе и колледже.
– Какая сука, и завистливая к тому же.
– Сука, несомненно. Но она верила в то, что говорила. Все, что написано за последние сто лет, для нее было дерьмом. Я приняла близко к сердцу все ею сказанное. Вышла из класса. Ушла из колледжа. К огромному огорчению родителей. Поэтому…
Она попыталась пожать плечами, он обнял ее.
– Ты показала им всем.
– Насчет этого я не знаю. Как ты…
– Нет, не спрашивай, как я провел студенческие годы. Что ты делала, когда бросила колледж?
– Брала курсы по основам сочинения беллетристики и стала вести блог. Поскольку отец стал твердить, что армия обязательно даст мне направление в жизни и научит дисциплине, я начала работать официанткой, чтобы не чувствовать себя виноватой за то, что беру у него деньги, не собираясь следовать его советам. Сейчас он мной гордится. И считает, что я пишу блестящие, хоть и не совсем трагические романы. Но он рад тому, что я делаю. В основном.
Он пока что выбросил из головы ее отца. Потому что все знал об отцах, недовольных направлением, какое принимали карьеры детей.
– Я купил твою книгу.
– Не может быть!
Она с восторгом уставилась на него.
– Правда?
– И прочитал. Забавно и умно и невероятно образно. Ты умеешь написать картину словами.
– Огромный комплимент от того, кто пишет настоящие картины. Помимо того, что известный художник взял на себя труд прочитать роман для юношества.
– Я не подросток. Но книга меня увлекла. Можно понять, почему Райли ждет не дождется выхода второй части. И я не упоминал об этом раньше: а вдруг ты решила бы, что я говорю это только для того, чтобы ты переспала со мной. А теперь для этого слишком поздно.
– Это… славно. Я, возможно, так и подумала бы, так что тут ты прав. Но так ты добьешься большего. А зато как здесь хорошо, – сказала она, обводя рукой горизонт. – В сравнении с этим императорские яйца и злобные собиратели кажутся фикцией.
– Кейли могла найти яйцо.
Подумав о героине своего романа, Лайла покачала головой.
– Нет. Не Фаберже. Но может быть, какое-то мистическое яйцо из легенды. Дракона. Или волшебный кристалл. Хм-мм… это может быть интересным. И если я хочу заставить ее что-то сделать, прежде всего нужно вернуться к ней.
Они встали одновременно.
– Я хочу снова остаться сегодня.
– О… потому что намерен спать со мной или не желаешь оставлять меня одну?
– И то, и другое.
– Мне нравится первая причина. Но ты не можешь сторожить меня вечно.
Он коснулся ее руки.
– Давай по крайней мере на сегодня оставим все как есть.
Краткосрочные планы, по ее мнению, удавались лучше.
– Хорошо.
– А завтра есть время посидеть для меня два часа в мастерской? Можешь привести собачку.
– Можно?
– И прогуляемся мимо пекарни Люка.
– Взятка бисквитиками? Мои любимые. Договорились. Увидим, как пойдут сегодня дела. Первым в списке у нас Киринов.
Он любил списки и долгосрочные планы и все этапы их выполнения. И ему нравилось быть здесь, с Лайлой. Но он начинал подумывать, как сделать так, чтобы все время быть здесь.
Вернувшись после дневной «собачьей» прогулки, Лайма увидела, как швейцар разговаривает с тщедушным пузатеньким коротышкой с длинной седеющей косицей. На нем были выцветшие джинсы, майка, на плече висел потрепанный рюкзачок.
96 
