Особенно,... 
48 
— Ты передумал?
О’Хара видел вспыхнувшую в ее глазах обиду. Ему захотелось обнять Шайен. Но тогда все его усилия пошли бы насмарку. А они стоили ему немало.
Грант хотел, чтоб она поняла его.
— Ох, я по-прежнему хочу обладать тобой, хочу столь сильно, что весь горю. Однако я не желаю, чтобы ты была на моей совести, Шайен. Ты совершенно четко и ясно объяснила, какого рода тебе требуются отношения, и это не та связь, что я могу предложить.
Неужто он считает ее умственно неполноценной? Как будто она не брала этого в расчет? Разве она надеялась настолько пленить его, что он кинется на колени и тут же сделает ей предложение? Неужели он полагает, что она такая дура?
Она уязвленно вскинула подбородок.
— Мне это известно.
Грант испытующе взглянул ей в лицо, желая убедиться, что она осознала его мотивы. Он поступает так ради ее блага. Не ради себя. Если бы дело касалось только его, он бы удовлетворил свое желание, которое не оставляло его с тех пор, как он впервые увидел ее.
— Итак, тебе ясно?
Потрясение пронзило Шайен с ног до головы.
— Нет, мне нет. Ты совсем сбил меня с толку. Но, полагаю, понимать свою маму я стала немного больше.
«О Боже, мамочка, никогда я не испытывала такого ужасного унижения. Мне крайне жаль, что я не стремилась понять тебя лучше».
Проведя рукой по волосам, Шайен глубоко вздохнула. Не помогло. Она никак не могла справиться с внутренним трепетом. Страх овладел ею. А ведь следовало бы почувствовать облегчение.
В сущности, Грант правдиво сказал, что ему нужно, и ничего нового она не услышала. Одна ночь. Все, что ему надо, — провести с ней одну ночь. А потом они вежливо раскланяются, и каждый пойдет своей дорогой. Быть может, они не узнают друг друга, если повстречаются когда-нибудь вновь.
Он считает себя, предположила Шайен, благородным человеком. На глаза ее навернулись слезы, и она старалась прогнать их прочь.
— Вы поражаете меня, О’Хара, — хрипло проговорила она, желая придать своим словам язвительность. Но только и сумела, что не расплакаться навзрыд.
— Тебя? — Он рассмеялся, в голосе его ощущался привкус странной горечи. — Уж себя я точно поразил.
— Полагаю, в вас больше нравственной силы, чем вы сами считаете.
«Он не дурачит меня», — подумала Шайен. Она бы распознала обман. Всегда бы унюхала вранье. Однако ее собственная слабость застила ей глаза. Ее податливость и его обаяние.
— Есть и иное объяснение: вы не столь сильно желаете обладать мною, как утверждали.
В ее взгляде, точно спичка во тьме, вспыхнул гнев. Пытаясь совершить благородный поступок, он пренебрег ею.
«Если б можно было спорить на сей счет, я бы показал, как «мало» хочу тебя».
— Ошибаетесь, женщина. Мне доводилось совершать разное, но я никогда не лгал. Я говорю то, что думаю, и делаю то, что нахожу нужным делать.
Подняв руки кверху, он начал пятиться к двери.
— Я должен уйти, прежде чем мои предки, перестав ворочаться в собственных могилах, встанут из них и дадут мне хорошего пинка в нужном направлении.
Сердце в ее груди разорвалось на части:
— В направлении?..
Грант посмотрел на кровать в соседней комнате.
— По-моему, вам оно известно.
Чтобы не передумать, он быстро захлопнул за собой дверь.
Шайен долго стояла на месте, пристально глядя на дверь. Она была так потрясена, что не могла пошевелиться. В голове — пусто, на душе — стужа: она не понимала, что за чувство владеет ею.
Бешенство! Гнев! — вот что она чувствовала. Но на что, на кого, сказать не могла.
Шайен знала лишь, что осталась одна.
Он, должно быть, кретин.
Настоящий, первостатейный, первоклассный идиот. Самая красивая женщина на всем белом свете, самая желанная, самая умная, обворожительная и замечательная чуть ли не преподнесла себя на серебряной тарелочке, а он отверг ее.
Грант, войдя в кабину лифта, ударил по кнопке того этажа, на котором проживала Шайен.
Кретин. Пробка и то умнее его.
Целый час он убеждал себя, что совершил хороший, великодушный поступок. Потом бросил оправдывать себя. Он вернется к Шайен. Готов отречься от собственных слов, унижаться и, пожалуй, даже молить о снисхождении. Разумеется, он скажет ей, что был невменяем, когда отказался любить ее.
И он, определенно, не в себе. Идиотизм не бывает благородным. И великодушным.
Грант тряхнул головой, не веря еще в допущенную им глупость. Некоторые любящие сердца всю жизнь ждут, когда раздастся треск и между ними сверкнет искра, а он получил от судьбы такой подарок. И не понял этого, полагая, будто поступает по справедливости. Глупость не бывает справедливой.
48 
