– Потихоньку, – сказала она неуверенно. – Я уже теряла близких. Познала злобу, нетерпимость и позор, познала и любовь. И всегда как-то выживала. И потом, у меня есть Мелани и девочки. Мы очень дружны. Мне уже семьдесят два, Сирил. Если царствие небесное существует, вскоре, я надеюсь, мы с Джонатаном встретимся. Тяжело хоронить своего ребенка. Это неправильно.
– Нет, – сказал я.
– Неправильно, – повторила она.
– Он у вас один?
– Нет. Очень давно я лишилась еще одного сына.
– О господи. Простите. Я не знал.
Миссис Гоггин покачала головой:
– Там другая история. Он не умер. Я его бросила. Понимаешь, я забеременела совсем еще девчонкой. А времена были иные. – Она горько усмехнулась и добавила: – Вот потому-то священник и вышвырнул меня из церкви.
– В попах нет ни капли сострадания, – сказал я. – Рассуждают о милосердии, но для них это просто слова.
– Позже я узнала, что священник тот обрюхатил двух женщин – одну в Дримолиге, другую в Клонакилти. Старый ханжа.
– А вы… не от него?..
– Господь с тобой! Нет, это сработал другой человек.
– А что стало с ребенком? Вам не хотелось его разыскать?
– Я знаю подобные истории – видела в кино и по телевизору. Он бы обвинил меня во всех своих злосчастьях, а у меня не хватило б душевных сил это вынести. Я поступила, как считала верным, и что сделано – то сделано. Когда горбунья-монашка из общины редемптористов забрала ребенка, я знала, что больше никогда его не увижу. И понемногу с этим свыклась. Я только надеюсь, что он счастлив.
– Дай-то бог. – Я сжал ее руку, в ответ миссис Гоггин улыбнулась.
– Наши с тобой пути то и дело пересекаются, а?
– Дублин – маленький город.
– Верно.
– Я могу чем-нибудь помочь?
– Нет, спасибо. Сейчас поеду домой. А ты где отметишь Рождество?
– В доме бывшей жены, с ней и ее новым мужем. Они привечают всех бесприютных бедолаг.
Миссис Гоггин улыбнулась и покивала:
– Хорошо, что у вас добрые отношения.
– Не хочется мне оставлять вас одну. Давайте я еще с вами посижу.
– Извини, Сирил, мне лучше побыть одной, – мягко сказала она. – Потом вызову такси. Спасибо тебе за беспокойство.
Я встал.
– Всей душой сочувствую вашей утрате, миссис Гоггин.
– А я тебя поздравляю с внуком. Рада была повидаться, Сирил.
Впервые за все время нашего знакомства я отважился поцеловать ее в щеку и пошел к выходу. У дверей я обернулся – миссис Гоггин сидела прямо, глядя на распятие. Что же это за Бог, подумал я, который допустил, чтобы эта сильная и добрая женщина потеряла двух сыновей?
Я вышел в коридор, и тут меня будто прострелило электрическим разрядом. Когда горбунья-монашка из общины редемптористов забрала ребенка, я знала, что больше никогда его не увижу. Я замер, опершись на костыль и свободной рукой ухватившись за стену. С трудом сглотнул, потом медленно вернулся в часовню.
– Миссис Гоггин, – окликнул я.
Она удивленно обернулась:
– Что, Сирил?
– Вы помните дату?
– Какую дату?
– День рождения вашего сына.
– Конечно, помню. – Она нахмурилась. – Октябрь шестьдесят четвертого, семнадцатое число. Это был…
– Нет, не Джонатана, – перебил я. – Я спрашиваю о вашем первом сыне, которого вы бросили.
Миссис Гоггин помолчала, не понимая, видимо, с какой стати я задаю подобные вопросы. Но потом ответила. Она хорошо запомнила тот день.
2008
Серебряный серфер
Аквааэробика с Алехандро
На вокзале Хьюстон я, подслеповато сощурившись, вглядывался в расписание, пытаясь разобрать, с какой платформы отходит наш поезд. Все последние дни я был взбудоражен предстоящей поездкой, о которой прежде не мог и помыслить, и теперь, когда, так сказать, час пробил, я переживал из-за того, какие чувства она в нас разбередит. Осмотревшись, в толпе пассажиров я разглядел свою семидесятидевятилетнюю мать, энергично катившую чемодан на колесиках. Я поспешил ей навстречу и, чмокнув в щеку, хотел забрать поклажу.
– Поди прочь, – отвергла она мою помощь. – Я не отдам свой багаж носильщику на костыле.
– Отдашь как миленькая. – Я вцепился в чемодан.
Мать выпустила ручку и посмотрела на табло расписания, нисколько не щурясь.
– Отправляемся, значит, вовремя, – сказала она. – Редкостное чудо.
Я не переставал удивляться ее живости. У нее даже не было своего врача – он, мол, без надобности человеку, который не болеет вообще.