– Извини, я хотел тебе сказать, но не успел.
– Еще и маму мою впутал в историю.
– Ну, это неважно. Человек все равно живет в Канаде, и спонсор не он.
– Как это неважно! И, опять же, откуда тебе знать?
– Оттуда, что я умею читать, – ответил он.
Тут он явно перешел в нападение. Но я и не думал идти на уступки.
– Мануэль, я не хочу, чтобы ты читал мою почту, не спросив у меня. Ты понял?
– Как не понять, если ты так орешь.
– И никогда не пиши имейлы от моего имени. Понятно? – наседал я.
– Да, но…
– Что но?
– Я был вынужден.
– Почему?
– Потому что… потому что мне надо было наконец узнать. Это всем надо – Махи, Паулю, всему моему классу, всем учителям и вообще всем нормальным людям. Всем, кроме тебя.
– Что знать?
– Ну а что же еще? – вернул он вопрос мне.
– Понятия не имею.
– КТО ЭТО!
– Не кричи так, я не глухой, – ответил я.
Скромные аплодисменты моей интуиции
Не прошло и трех минут, как я уже раскаивался в нашей перепалке и решил думать о чем-нибудь приятном – о Ребекке, о чем же еще, не такой уж большой у меня выбор. Мой читательский час за компьютером я хотел завершить чтением ее письма. Но наткнулся на еще одно неоткрытое сообщение, адресованное напрямую мне, минуя Ангелину и редакционную почту. Текст был такой:
«Господин Плассек, ваш адрес мне дали в редакции. Хочу вам всего лишь сказать, что у меня осталось только 19000. В следующий раз придет 9000, тогда вы будете знать, что это я. Затем я напишу вам еще раз. Никому не рассказывайте, пожалуйста! В том числе и… то есть действительно никому!»
После этого мне пришлось безотлагательно выпить пива. Ибо интуиция подсказывала: нереально высоки шансы, что за этим незатейливым, наспех сформулированным посланием скрывалась истинная благодетельница или благодетель. А отросток моей интуиции, таящийся в левом пальце, подсказывал мне сверх того, что Мануэлю лучше бы ничего об этом не знать. Пока не надо. И я на всякий случай переместил этот имейл в свою личную папку и пожелал себе, чтобы я оказался прав и чтобы Мануэль, может быть, уже скоро был огорошен такой крутой новостью.
Я бы, может, привязал этот сюрприз сразу ко второму, еще более ошеломляющему – без оглядки на всяких Йохенов и прочих нео-псевдо-глав-семейств этого мира, продолжал думать я. Я бы дождался особенного момента, лучшего из всех подходящих случаев – и сказал бы ему приблизительно следующее: «Мануэль, сейчас я открою тебе две тайны. Первое известие я бы запустил через спутник на околоземную орбиту, чтобы весь универсум узнал: я твой отец, и я очень горжусь этим». Нет, так патетически я бы это никогда не сформулировал, хотя это, в принципе, было абсолютной правдой. Но неважно, потом бы я продолжил и сказал: «Второе дело останется между нами, никто о нем не должен знать. Я говорю это тебе и только тебе, потому что ты мой сын и я тебе доверяю. Это навечно останется нашей тайной: дело в том, что я выяснил, кто рассылал большинство анонимных конвертов с деньгами. То есть эта персона созналась мне под условие молчания. Собственно, я не должен был рассказывать об этом никому. Но тебе я скажу, только тебе: это…» В эту секунду даже мне стало невтерпеж наконец-то узнать это.
В среду вышел наш репортаж о новом некоммерческом центре опеки над слепыми и слабовидящими детьми в Кёнигштеттене. В полдень четверга Клара Немец позвонила мне и надолго отняла у меня все мое волнение от предстоящего свидания с Ребеккой.
– Алло, Герольд, только что я говорила по телефону с некой радостной госпожой Биндер из Кёнигштеттена. Как ты думаешь, что она мне рассказала?
– Пришло пожертвование?
– Ты угадал.
– Хорошо, – сказал я.
– Да, я тоже так считаю. Они это заслужили. То есть все это заслужили, но они в особенности.
Все заслужили это в особенности, считал я.
– Но знаешь, что на сей раз было иначе?
– Нет.
Знаю, конечно.
– В конверте было всего девять тысяч евро, – сказала она.
– Честно?
Я это знал. Я это чуял. Ведь я как-никак человек интуиции. На мое внутреннее чутье можно было положиться. Если уж на что во мне и можно было положиться, так на мое внутреннее чутье, по крайней мере, иногда, по крайней мере, на сей раз.
– Да, честно, восемнадцать купюр по пятьсот евро, то есть девять тысяч. Они были перепроверены сотню раз.
– Вероятно, наш благотворитель ошибся при счете.
– Или у него постепенно кончаются деньги, – сказала Клара.