Из больницы, куда положили Мэриел, приходили неразборчивые каракули — назвать письмами их было нельзя. «Руперт, не приводи сюда детей. Им это будет вредно. Фрэнсис, у Маргарет астма, ей нужен новый рецепт для лекарств».
Врачи, которым звонил Руперт, говорили, что Мэриел очень больна, но поправится. Предыдущий приступ длился два года.
Фрэнсис и Руперт лежали в темноте бок о бок, ее голова на его правом плече, его правая рука на ее правой груди. Ее рука лежит на его бедре, костяшки прижаты к яичкам, к этим нежным, но полным достоинства органам, которые и ей придавали уверенности. Независимо от того, имело место занятие любовью или нет, эта супружеская, освященная временем сцена повторялась каждый вечер перед тем, как они погружались в сон. Настал момент обсудить то, о чем оба избегали говорить уже столько дней.
— Где была Мэриел, когда болела в прошлый раз, все те два года?
— По большей части дома, лежала в постели. Она практически ничего не могла делать.
— В больнице ее не будут держать два года.
— Нет, но ей потребуется уход.
— Вряд ли можно рассчитывать на то, что этим займется Джаспер.
— Да уж.
Руперт говорил спокойно, почти шутливо, но Фрэнсис слышала в его голосе одинокую смелость, и у нее таяло сердце.
— Послушай, Фрэнсис, для тебя тоже все обернулось хуже некуда. Не думай, будто я не понимаю. — Она не собиралась разуверять Руперта, поэтому помедлила с ответом, и он быстро добавил: — Я не буду винить тебя, если ты уйдешь… — У него сорвался голос.
— Я не собираюсь тебя бросать. Я просто думаю.
Руперт поцеловал Фрэнсис в щеку: и лицо у него было мокрое от слез.
— Если ты продашь эту квартиру и мы сложим наши деньги вместе и купим квартиру побольше, то даже в таком случае останется проблема — первая жена и вторая будут проживать в соседних комнатах, как в каком-то африканском полигамном племени.
Они засмеялись. Они еще могли смеяться.
— У нас достаточно денег на дом? — спросила Фрэнсис.
— Если только на небольшой и не в престижном районе.
— Полагаю, Мэриел не будет зарабатывать?
— Карьера никогда не привлекала ее. — Слова зазвучали сухо — тут была своя история, поняла Фрэнсис. — Мэриел, она весьма старомодна. Или напротив, последнее слово феминизма. И конечно же, она не работала, пока была с Джаспером, наслаждалась светской жизнью. Так что да, можно принять как данность, что ее придется взять на содержание. — Пауза. — Они еще сказали… врачи сказали, что нужно ожидать рецидивов.
— Я тут подумала, Руперт. Если у нас будет дом, то две жены хотя бы не будут жить на одном и том же этаже.
— Ну да, ты ведь это уже проходила?
— Ага. Собаку на этом съела.
— Ты планируешь выйти за меня замуж, Фрэнсис?
— Для детей это определенно будет лучше. Сам подумай — жена или любовница. Консерватизм детей нельзя недооценивать.
Фрэнсис позвонила Колину, спросила, могут ли они поговорить, и он предложил, чтобы она пришла в старый дом, а он что-нибудь приготовит. И вот Фрэнсис снова оказалась в доме Юлии, на кухне, за столом, который она никогда не видела сложенным до такого маленького размера. Рядом стояли два стула. Колин встретил ее, источая энергичное гостеприимство.
Они обнялись.
Фрэнсис спросила:
— Где же твоя любимая псина?
Колин замялся, отвернулся от матери, доставая из холодильника блюда — так же и она делала (часто), когда хотела избежать ответа или обдумать свои слова. Он поставил перед Фрэнсис тарелку супа, сел напротив.
— Злюка с Софи. В нижней квартире.
Фрэнсис — в шоке — отложила ложку.
— Вы с Софи теперь вместе?
— Она больна. У нее что-то вроде нервного срыва. Тот мужчина после Эндрю — ничего хорошего у них не вышло. Она попросила меня о помощи.
Фрэнсис попыталась воспринять всю эту информацию и приступила к супу. Колин умел готовить.
— Тогда все меняется, — сказала она.
— Что?
Фрэнсис рассказала, с чем пришла, и сын сразу ухватил суть, как было ясно из его замечания:
— Ma, ты не умеешь жить не мучаясь.
— Дело в том, что мне на самом деле… — Фрэнсис хотела сказать «мне нравится», но сказала: — Я на самом деле люблю этого человека. По-настоящему.
— Он хороший мужик, — кивнул сын.
— Ты уже занимался комнатами Юлии?
— Там такая удивительная обстановка, что у меня рука не поднимается что-то трогать. Но да, конечно, мы будем их использовать.