Особенно,... 
125 
— Она так гордилась мною… — повторяю я, но слова — клейкие пузырьки, которые лопаются в воздухе, оставляя едва уловимый аромат разочарования.
«Все хорошо, милая, — слышу я из толпы. — Да, не волнуйся».
Мама тогда так не сказала, но продолжала ли она гордиться мною? Было ли достаточно того, что я ее дочь? Или же тот факт, что меня судили за убийство, которого я не совершала, стал для мамы пятном вроде тех, от которых она так настойчиво избавлялась?
Моя речь на этом не закончена, но продолжение исчезло. Слова на моей маленькой шпаргалке словно превратились в иероглифы. Я смотрю на них, но все потеряло смысл. Я не могу представить себе мир, в котором села бы в тюрьму на много лет. Я не могу представить себе мир, где нет моей мамы.
Но потом я вспоминаю то, что она сказала как-то вечером, когда я собиралась на ночевку к Кристине: «Когда ты будешь готова для нас, мы будем тебя ждать». В это мгновение я чувствую иное присутствие, которого не ощущала раньше. Или, может, не замечала. Оно твердое, как стена, и теплое. Это общность людей, которые знают мое имя, хотя я даже не всех их помню. Это собрание, которое никогда не переставало молиться за меня, даже когда я вылетела из гнезда. Это друзья, о существовании которых я не догадывалась; друзья, которые помнят обо мне то, что я давно позабыла.
Услышав журчание фонтанчика за спиной, я думаю о воде, о том, как она может переходить в иное состояние, подниматься паром, летать облаком и опускаться дождем. Как это назвать? Падением? Или возвращением домой?
Не знаю, как долго я стою на трибуне и плачу. Адиса подходит ко мне, ее шаль раскрыта, как черные крылья огромной цапли. Она закутывает меня в перья неиссякаемой и непоколебимой любви. Она уводит меня.
После того как хор пропел «Скоро, очень скоро…», гроб выносят из церкви и мы выстраиваемся в процессию. После молитвы над могилой мы собираемся дома у мамы, в маленькой квартирке, где я выросла. Женщины из церкви постарались: на красивой розовой скатерти стоят огромные миски с салатами, картофельным и капустным, и блюда с жареной курицей. Повсюду расставлены искусственные цветы, и кто-то даже додумался принести складные стулья, хотя тут не хватает места, чтобы рассадить даже половину собравшихся.
Я прячусь в кухне. Я осматриваю тарелку с шоколадными кексами и лимонными пирожными, потом подхожу к небольшой полке над раковиной. На ней лежит общая тетрадь в черно-белой обложке. Я открываю ее и чуть не плачу, видя горы и долины маминого почерка. «Сладкий картофельный пирог», — читаю я. «Кокосовые мечты». «Шоколадный торт «Как уломать мужчину»». Последний рецепт заставляет меня улыбнуться: как раз этот торт я приготовила для Уэсли перед тем, как он сделал предложение, на что мама сказала: «Я же говорила».
— Рут… — слышу я и, обернувшись, вижу Кеннеди и белую женщину, которую она привела с собой и которая чувствует себя в кухне моей мамы неуютно.
Я достаю манеры из бездны.
— Спасибо, что пришли. Это очень важно для нас.
Кеннеди делает шаг вперед:
— Хочу познакомить вас с моей матерью. Ава.
Пожилая женщина протягивает руку и по-южному, как снулая рыба, слегка прижимает кончики пальцев к моим.
— Мои соболезнования. Служба была чудесной.
Я киваю. Правда, что тут еще скажешь?
— Как вы, держитесь? — спрашивает Кеннеди.
— Я все думаю, что мама сейчас попросит меня сказать пастору Гарольду, чтобы положил подставки на ее кофейный столик.
Мне не хватает слов, чтобы передать, что я чувствую, когда вижу Кеннеди с матерью и знаю, что моя мама уже никогда не будет стоять рядом со мной. Когда знаю, каково это — быть воздушным шариком, ниточку которого кто-то отпустил.
Кеннеди смотрит на тетрадь в моих руках.
— Что это?
— Книга рецептов. Она только наполовину заполнена. Мама не раз говорила, что хочет записать свои лучшие рецепты для меня, но всегда была слишком занята готовкой для кого-то другого. — Я осознаю, насколько горько это звучит. — Она жизнь свою потратила, горбатясь на кого-то другого. Натирала столовое серебро, готовила трижды в день и драила унитазы так, что на руках живого места не оставалось. Заботилась о чужом ребенке.
На последних словах мой голос обрывается и падает с обрыва.
Мать Кеннеди, Ава, лезет в сумочку.
— Я сама попросила Кеннеди привезти меня сюда сегодня… — говорит она. — Я не была знакома с вашей мамой, но я знала женщину вроде нее. Которую очень любила.
125 
