187 
Окружающие бросаются оттаскивать Бриттани и поднимать женщину. Я слышу разговоры: «Помогите ей! Ты это заснял?»
Затем раздается чей-то крик:
— Стой!
Голос глубокий, мощный, властный, и Брит застывает. Потом оборачивается и дикими глазами смотрит на отца:
— Ты позволишь этой негритоске говорить такие вещи обо мне? О нас?
Но он смотрит не на дочь. Его широко раскрытые глаза на пепельно-сером лице уставились на женщину. Носовой платок Уоллеса Мерси прижат к ее кровоточащей губе.
— Привет, Адель, — говорит он.
— Такого я не ожидала, — шепчу я, взглянув на Кеннеди.
И тут же понимаю, что она этого ожидала.
Терк
Камеры снимают и снимают, а в зале разверзается сущий ад. В какую-то минуту Брит и Фрэнсис стоят рядом со мной, слушая, как я говорю кому-то из правой радиостанции, что мы только начали сражаться, после чего мои слова становятся буквальными. Какая-то черная подходит к Брит и трогает ее за руку. Естественно, Брит дергается, и тут эта баба выдает наглую ложь, будто Бриттани Бауэр, принцесса движения «Власть белых», на самом деле наполовину черная.
Я смотрю на Фрэнсиса — так же, как смотрел на него на протяжении многих лет. Он научил меня всему, что я знаю о ненависти; я пошел бы с ним на войну — да уже, по сути, пошел. Я отступаю на шаг, предвкушая, как Фрэнсис ударится в свою знаменитую риторику и поставит на место эту сучку — оппортунистку, вздумавшую урвать свои пятнадцать минут славы. Фрэнсис, однако, этого не делает.
Он называет имя матери Бриттани.
Я мало что знаю об Адель, потому что Брит о ней ничего не знает. Только ее имя и то, что она наставила Фрэнсису рога с черным чуваком, из-за чего он так разъярился, что предъявил ей ультиматум: или она оставит ему ребенка и навсегда исчезнет из их жизни, или умрет во сне.
Та благоразумно выбрала первое, и это было все, что о ней следовало знать.
Но я смотрю на длинные темные волосы Брит.
Мы видим то, что нам велят видеть.
Она поднимает глаза на меня и на Фрэнсиса.
— Папа?
Внезапно у меня перехватывает горло. Я не знаю, кто моя жена. Я не знаю, кто я. Я долгие годы говорил, что скорее зарежу черного, чем сяду пить с ним кофе за одним столом, — и все это время жил с черной.
Я сделал с ней ребенка.
Значит, мой сын тоже на какую-то часть черный.
У меня шумит в ушах — так, будто я лечу вниз, выпав из самолета без парашюта. И земля стремительно несется мне навстречу.
Бриттани встает, оборачивается. Страдание, написанное на ее лице, рвет мое сердце.
— Малышка… — протягивает к ней руки Фрэнсис.
Она издает низкий, похожий на мычание звук.
— Нет, — говорит она. — Нет.
Потом она убегает.
Она маленькая и быстрая. Брит умеет скрываться в тени и выходить на свет — и почему бы ей не уметь? Я имею в виду, она ведь, как и я, училась у лучших.
Фрэнсис пытается призвать участников Lonewolf.org, пришедших в суд из солидарности, помочь найти Брит, но теперь между нами стена. Кое-кто уже исчез. Не сомневаюсь, что все они удалят свои аккаунты, если только Фрэнсису не удастся угрозами их остановить.
Не уверен, что теперь мне это вообще интересно.
Я просто хочу найти свою жену.
Мы садимся в машину и пускаемся на поиски. Наша сеть — невидимая, но обширная — больше недоступна. Теперь мы одни, в полной изоляции.
«Будь осторожнее со своими желаниями», — думаю я.
Мы пробираемся по городским закоулкам. Сидя за рулем, я оборачиваюсь к Фрэнсису.
— Не хочешь рассказать мне правду?
— Это было давно, — негромко говорит он. — До того, как я присоединился к Движению. Я встретил Адель в закусочной. Она подала мне пирог. Потом написала свое имя и номер телефона на счете. Я позвонил. — Он передергивает плечами. — Через три месяца она забеременела.
Меня мутит при мысли, как можно спать с черной. Впрочем, выходит, я и сам этим занимался, разве нет?
— Бог свидетель, Терк, я любил ее. Неважно, танцевали мы с ней среди ночи или сидели дома и смотрели телевизор… Я дошел до того, что был сам не свой, если ее не было рядом. Потом появилась Брит и я все чаще стал испытывать страх. Все казалось слишком идеальным, понимаешь? А когда все идеально, что-то обязательно пойдет не так. — Он трет лоб. — По воскресеньям она отправлялась в церковь — ту самую, куда ходила в детстве. Черную церковь, со всеми их песнопениями, «аллилуйя» и прочим дерьмом. А я пока ездил на рыбалку и говорил Адель, что именно это и есть мое священное место. Но регент церковного хора начал подбивать клинья к Адель. Сказал, что у нее ангельский голос. Они стали подолгу проводить время вместе, репетировать сутки напролет. — Он качает головой. — Не знаю, может, я малость слетел с катушек. Короче, я обвинил ее в том, что она мне изменяет. Может, и впрямь изменяла. Может, нет. Я ее слегка поколотил, что было, конечно, неправильно. Знаю. Но я ничего не мог с собой поделать: боль разрывала меня, и мне нужно было как-то выплеснуть ее. Ты же знаешь, каково это, да?
187 
