188 
Я киваю.
— Она побежала за утешением к этому парню, и он принял ее к себе. Господи, Терк, я сам отвез ее к нему! Следующее, что я помню: она говорит, что уходит от меня. Я отвечаю, что если она уйдет, то только с пустыми руками. Я не позволю ей забрать дочь. Я говорю, что если она вздумает увести Брит, то это будет последнее, что она сделает в этой жизни. — Он сурово смотрит на меня. — Больше я ее не видел.
— И не рассказывал об этом Брит?
Он качает головой.
— Что я должен был рассказать? Что угрожал убийством ее матери? Нет. Я начал возить Брит с собой по барам, оставляя ее спать на сиденье в машине, пока сам напивался в стельку. Там я и встретил Джона Метцгера.
Мне трудно себе представить, что лидер Армии белого альянса дует в баре пиво, но в этом мире случались вещи и попричудливее.
— Он был со своими парнями. Он увидел, что я сажусь в машину, и не разрешил мне ехать за рулем, когда заметил на заднем сиденье Брит. Он довез нас до моего дома и сказал, что ради собственного ребенка я должен перестать быть тряпкой. Я был абсолютно пьян и рассказал ему, что Адель бросила меня ради ниггера. Кажется, при этом я не упомянул, что она сама была черной. В общем, Том дал мне кое-что почитать. Так, один памфлет. — Фрэнсис поджимает губы. — Это стало началом. Как оказалось, гораздо легче ненавидеть других, чем себя.
Свет моих фар перерезает железнодорожное полотно — в том самом месте, где когда-то был штаб тогда еще активного взвода Фрэнсиса.
— А теперь, — говорит он, — я потеряю и ее. Она знает, как замести следы и исчезнуть. Я сам ее научил.
Теперь Фрэнсис несется по крутым ухабам боли и потрясения, но, откровенно говоря, у меня нет времени на его терзания. У меня есть дела поважнее — например, найти свою жену.
Вдобавок у меня появляется идея.
На кладбище нам пришлось вламываться — уже стемнело, и ворота заперты. Я забираюсь на забор и разбиваю замок кувалдой из багажника, чтобы Фрэнсис тоже мог войти. Мы ждем, пока глаза привыкнут к темноте, поскольку знаем, что Брит может убежать, заметив вспышку света.
Сначала я ее не вижу, до того здесь темно. К тому же на ней синее платье. Но подойдя ближе к могиле Дэвиса, я слышу какой-то шорох. На миг облака, закрывающие луну, расходятся, и в лунном свете мерцает надгробный камень. Тут же, рядом, мерцает металл.
— Не подходи, — говорит Брит.
Я поднимаю раскрытые ладони — белый флаг. Очень медленно делаю следующий шаг. Она выбрасывает вперед руку с ножом. Это перочинный нож, тот, что она носит с собой в кошельке. Я помню день, когда она его купила, — на съезде «Власти белых». Она тогда перепробовала много разных моделей, размахивая ножами с отделкой из оникса и перламутра. Она шутливо приставляла ослепительно сиявшее лезвие к моему горлу и спрашивала: «Ну, какой больше похож на меня?»
— Привет, малышка, — мягко говорю я. — Пора домой.
— Не могу. Я грязная, — бормочет она.
— Ничего.
Я приседаю, двигаясь так, словно вижу перед собой дикую собаку. Я протягиваю ей руку, но мои пальцы выскальзывают из ее ладони.
Я опускаю глаза и вижу на своей руке кровь.
— Черт! — вскрикиваю я.
Из-за моей спины Фрэнсис освещает Брит айфоном и тоже кричит. Она сидит, прислонившись спиной к надгробию Дэвиса. Ее безумные, остекленевшие глаза широко открыты. На ее левой руке семь или восемь глубоких разрезов.
— Никак не найду, — говорит она. — Хочу ее выпустить.
— Что выпустить, хорошая моя? — говорю я и тянусь к лезвию.
Но она отдергивает руку.
— Ее кровь.
У меня на глазах Брит заносит нож и рассекает себе запястье.
Нож выпадает у нее из рук, ее глаза закатываются. Я хватаю ее на руки и бегу к машине.
Проходит немало времени, прежде чем состояние Брит стабилизируется — если это можно так назвать. Мы в Йеле — в Нью-Хейвене, а не в той больнице, где она родила Дэвиса. На ее раны наложены швы, запястье забинтовано, кровь с тела смыта. Ее поместили в психиатрическое отделение. Должен сказать, я благодарен за это врачам. Я не могу распутать узлы в ее сознании.
Я и в своем-то их едва распутываю.
Я советую Фрэнсису вернуться домой и отдохнуть. Сам я останусь ночевать в приемной: если Брит придет в себя, ей будет приятно узнать, что кто-то остался здесь ради нее. Но сейчас она лежит без сознания, обколотая успокоительными.
Больница после полуночи похожа на дом с привидениями. Свет приглушен, время от времени раздаются странные звуки: скрип туфель медсестры, стон пациента, писк и шипение аппарата для измерения кровяного давления. Я покупаю в больничной сувенирной лавке вязаную шапочку — такие обычно дарят пациентам, проходящим химиотерапию, но мне плевать. Она прикрывает мою татуировку — сейчас я не хочу, чтобы на меня обращали внимание.
188 
