19 
Я смотрю ей прямо в глаза.
— Ты не хочешь, чтобы я прикасалась к этому ребенку? — говорю я. — Прекрасно. Договорились.
Потом я ухожу и громко хлопаю за собой дверью.
Однажды религия примешалась к моей работе по уходу за новорожденными. Одна мусульманская пара решила рожать в нашей больнице, но отец поставил условие, что он должен быть первым человеком, который заговорит с новорожденным. Когда он мне это сказал, я объяснила, что сделаю все, от меня зависящее, чтобы удовлетворить его просьбу, но если во время родов начнутся осложнения, моей главной задачей будет спасение ребенка, а это подразумевает общение, и, значит, тишины в палате быть не может.
Я на некоторое время оставила супругов одних, чтобы они могли это обсудить, потом отец позвал меня и сказал:
— Если будут осложнения, я надеюсь, Аллах поймет.
Роды прошли как по писаному. Перед самым рождением ребенка я напомнила о просьбе пациента педиатру, который объявлял о появлении головы, правого плеча, левого плеча прямо как футбольный комментатор, и врач замолчал. Единственным звуком в палате был крик ребенка. Я взяла новорожденного, скользкого, как рыба, и положила на одеяло в руках его отца. Мужчина наклонился к крохотной головке сына и что-то прошептал ему на арабском. Потом он передал ребенка в руки жены, и палата снова взорвалась шумом.
Чуть позже в тот день, зайдя проверить двух своих пациентов, я застала их спящими. Отец стоял над детской кроваткой, глядя на своего ребенка так, будто не мог понять, как такое случилось. Это был взгляд, который я часто видела на лицах отцов, до самой последней минуты не воспринимавших беременность как что-то серьезное. У матери есть девять месяцев на то, чтобы привыкнуть делить с кем-то свое сердце; для отца же это случается внезапно, как ураган, который меняет ландшафт навсегда. «Какой у вас красивый мальчик», — сказала я, и он сглотнул. Я заметила: есть чувства, их не так уж много, для которых мы еще не изобрели правильных названий. Помедлив, я все же задала вопрос, который не давал мне покоя после родов его жены:
— Не хочу показаться бестактной, но не скажете, что вы шептали своему сыну?
— Азан, — пояснил отец. — Бог велик; нет Бога кроме Аллаха. Мухаммад — посланник Аллаха. — Он посмотрел на меня и улыбнулся. — В исламе мы хотим, чтобы первыми словами, которые слышит ребенок, была молитва.
И мне это показалось абсолютно уместным, ведь каждый ребенок — это чудо.
Просьба отца-мусульманина отличалась от просьбы Терка Бауэра, как день отличается от ночи.
Как любовь отличается от ненависти.
Сегодня напряженный день, поэтому поговорить с Корин о новом пациенте, который ей достался по наследству, у меня получается только тогда, когда мы уже надеваем куртки и идем к лифту.
— Что это было-то? — спрашивает Корин.
— Мэри отстранила меня, потому что я черная, — отвечаю я.
Корин морщит нос:
— Что-то не похоже это на Мэри.
Я поворачиваюсь к ней, и мои руки замирают на отворотах куртки.
— Значит, я обманываю?
Корин кладет ладонь мне на рукав:
— Конечно же нет. Просто я уверена, тут что-то не то.
Неправильно будет вымещать обиду на Корин, которой теперь придется иметь дело с этой ужасной семьей. Неправильно сердиться на нее, когда на самом деле я сержусь на Мэри. Корин всегда была моим соратником, а не противником. Но я понимаю: можно до посинения объяснять, что сейчас у меня на душе, и она все равно не поймет.
— Ну и ладно, — бросаю я. — Подумаешь, одним ребенком больше, одним меньше. Мне все равно.
Корин чуть наклоняет голову:
— Не хочешь по бокалу вина, пока мы не разошлись по домам?
Мои плечи опускаются.
— Не могу. Эдисон ждет.
Лифт подъезжает, двери открываются. Он забит людьми, потому что сейчас конец смены. На меня глядит море пустых белых лиц.
Обычно я об этом даже не задумываюсь. Но вдруг все остальные мысли улетучиваются из моего сознания и остается одна.
Я устала быть единственной Черной медсестрой в родильном отделении.
Я устала делать вид, что это не имеет значения.
Я устала.
— Знаешь что, — говорю я Корин, — я, пожалуй, спущусь по лестнице.
Когда мне было пять лет, я не умела сочетать звуки. Хоть я и научилась читать в три года — спасибо маме, которая каждый день, приходя с работы, принималась за мое обучение, — если мне встречалось слово «три», я произносила его как «ри». Даже моя фамилия Брукс превратилась в «рукс». Мама сходила в книжный магазин, купила книгу о консонантных сочетаниях и целый год учила меня по ней. Потом она проверила, подхожу ли я для программы обучения одаренных детей, и вместо того, чтобы пойти в школу в Гарлеме, где мы жили, мы с сестрой стали каждое утро проводить с мамой полтора часа в автобусе, чтобы добраться до государственной школы в Аппер-Вест-Сайде, где в основном учились евреи. Она оставляла меня у двери класса, пересаживалась на метро и ехала на работу к Хэллоуэллам.
19 
