Особенно,... 
73 
На следующей нижней полке я из нескольких целлофановых пакетов мяса выложил буквы «МЕНЯ».
На нижней полке лежал кабачок с ее именем, вырезанным на кожуре.
Брит прикрыла рот рукой, когда я опустился на колено. Я протянул ей коробочку с кольцом. На кольце красовался голубой топаз, точно под цвет ее глаз.
— Скажи «да»! — взмолился я.
Она надела кольцо на палец, и я встал.
— Я думала, после всего этого будет какой-нибудь пакет для мусора, — сказала Брит и обняла меня.
Мы поцеловались, и я посадил ее на кухонный стол. Она обвила меня ногами. У меня в голове носились мысли о том, как я буду жить до конца своих дней с Брит. О наших будущих детях; о том, что они будут похожи на нее, и о том, что их отец будет в миллион раз лучше, чем был у меня.
Через час, когда мы лежали в объятиях друг друга на кухонном полу на куче одежды, я крепче прижал Брит к себе.
— Надо понимать, это означает «да»? — спросил я.
Ее глаза загорелись.
— Да, — сказала она. — Но сначала ты должен пообещать мне кое-что. Мы… — Она уронила мне на руки луковицу. — Будем неразлучны.
Когда я возвращаюсь из суда и захожу в дом, телевизор все еще включен. Фрэнсис встречает меня у двери. Я смотрю на него, собираясь задать вопрос, который давно меня мучает, но прежде, чем успеваю спросить, замечаю Брит, которая сидит в гостиной на полу, ее лицо в нескольких дюймах от экрана. Показывают полуденные новости, Одетт Лоутон общается с журналистами.
Брит поворачивается, и впервые с рождения нашего сына, в первый раз за несколько недель улыбается.
— Милый, — говорит она, яркая, красивая и снова моя. — Милый, ты у нас звезда!
Рут
Они заковывают меня в цепи.
Вот так просто берут и надевают цепи на руки, как будто двести лет истории не пробегают от этого по моим венам, как электрический ток. Как будто я в ту же секунду не чувствую, как моя прапрапрабабушка и ее мать стоят на аукционном помосте. Они заковывают меня в цепи, и мой сын — которому я каждый день с его рождения говорила: «Ты — это больше, чем цвет твоей кожи», — мой сын на это смотрит.
Это еще унизительнее, чем быть на людях в ночной рубашке, чем мочиться в КПЗ без возможности уединиться, чем быть оплеванной Терком Бауэром, чем знать, что ты даже не имеешь права сама за себя говорить в суде и это должен делать совершенно незнакомый тебе человек.
Она спросила меня, прикасалась ли я к ребенку, и я ей солгала. Не потому, что до сих пор думала, что могу сохранить работу, а просто потому, что не успела понять, какой ответ будет правильным и поможет освободить меня. И еще потому, что не доверяла этой незнакомке, сидевшей напротив меня, для которой я была всего лишь одной из двадцати клиентов за день.
Я слушаю, как эта адвокатша — Кеннеди как-то там, я уже забыла ее фамилию — перебрасывается аргументами с другим адвокатом. Прокурор, цветная женщина, даже не смотрит в мою сторону.
Интересно, это потому, что у нее ко мне, предполагаемой преступнице, нет никаких чувств, кроме презрения… или потому, что знает: чтобы ее воспринимали серьезно, пропасть между нами нужно еще больше расширить?
Верная своему слову, Кеннеди добивается освобождения меня под залог. И у меня возникает желание обнять эту женщину, поблагодарить ее.
— Что теперь? — спрашиваю я, когда люди в зале, услышав решение, превращаются в одно живое, дышащее существо.
— Вы выходите на свободу, — говорит она мне.
— Слава Богу! И скоро?
Я ожидала услышать «несколько минут». Самое большее — час. Наверное, нужно будет заполнить какие-то бумаги, которыми я в случае чего смогу доказать, что это было недоразумение.
— Через пару дней, — говорит Кеннеди.
После этого мускулистый охранник берет меня за руку и выталкивает в подвал этого унылого здания, где находятся камеры, больше похожие на кроличьи садки.
Я жду в той же камере, где меня держали во время перерыва в суде. Я считаю шлакоблоки в стене: 360. Пересчитываю еще раз. Я думаю о паукообразной татуировке на голове Терка Бауэра и о том, как ошиблась, полагая, что он не может оказаться еще хуже, чем был. Не знаю, сколько проходит времени, прежде чем появляется Кеннеди.
— Что происходит? — взрываюсь я. — Я не могу торчать здесь несколько дней!
Она рассказывает о закладных бумагах и процентах, называет числа, которые плывут у меня в голове.
— Я знаю, вы волнуетесь о сыне. Но я уверена, ваша сестра присмотрит за ним.
73 
