— Присядешь?
— Нет, я не сидеть сюда приехал. Я хочу услышать ответ на мой вопрос. Почему ты не позвонила и не сказала мне о том, что я стал отцом? Почему сообщила только сейчас?
Кира покраснела до корней волос.
— Потому что по закону я обязана зарегистрировать ребенка — и это заставило меня задуматься о том, что я не могу продолжать жить так. Я ошибалась, полагая, что справлюсь одна. Я очень… благодарна тете за то, что она позволила мне пожить у нее, но здесь слишком тесно. Они не очень-то рады мне, и я понимаю почему. — Кира встретилась взглядом с Маттео. — А еще я не хочу, чтобы Сантино рос в такой обстановке.
Услышав имя ребенка, Маттео испытал странное чувство — он не сразу понял, чем оно вызвано. Одно было точно: никогда еще он не переживал ничего похожего. Сердце забилось быстрее, а по телу пробежал холодок.
— Сантино? — повторил он, хмурясь. — Ты дала ему итальянское имя?
— Да.
— Почему?
— Потому что, увидев его впервые, — голос Киры дрогнул, и она, проведя рукой по волосам, подняла на Маттео свои огромные синие глаза, — я поняла, что не смогу назвать его как-то иначе.
— Но зато ты решила лишить его наследства и скрыть от меня факт его рождения?
— Ты ясно дал понять, что не хочешь меня видеть, Маттео, — неуверенно произнесла девушка.
— Я не знал, что ты беременна.
— И я не знала! — воскликнула она.
— Но ты поняла это позже.
— Да.
Кира умолкла, не зная, как объяснить, почему она отдалилась от всех, узнав что беременна. Все вокруг стало казаться нереальным. Начальник сказал, что продолжать водить машину в ее положении — не самая лучшая идея. Кира знала, что по закону она могла потребовать справедливости и остаться на прежнем месте работы, но у нее не было ни сил, ни денег, чтобы что-то продолжать отстаивать. В конце концов, что бы она смогла поделать? А еще она боялась, что шеф узнает, кто отец ребенка, — и тогда будет иметь полное право ее уволить. Ей предложили работу в мастерской, но Кира не имела ни малейшего желания валяться под машиной с перепачканными маслом руками, когда внутри ее созревает драгоценная жизнь. В конце концов она устроилась администратором в приемной — помимо того что работа была невероятно скучна, платили так мало, что Кира распрощалась со всякой надеждой на то, чтобы нанять няню. Она отчаянно копила каждое пенни, но постепенно деньги ускользали, и она оказалась на мели.
— Я поняла, — медленно произнесла она. — А еще я поняла — поверь, — что мне нужно сказать тебе. Но всякий раз, набирая твой номер, я бросала трубку. Понимаешь?
— Честно говоря, нет.
Кира пристально посмотрела в глаза Маттео.
— Ты думаешь, те жестокие слова, что ты сказал мне в последний раз, не имеют значения? Что можешь говорить все, что заблагорассудится?
Повысив голос, Маттео ответил:
— Я приехал не за тем, чтобы обсуждать с тобой причины твоего поведения, а чтобы увидеть сына.
— Он спит.
— Я не стану его будить. Ты отказывала мне в этом праве, но больше не сможешь. Я хочу видеть сына, Кира, и, если мне придется обыскать каждую комнату в доме, чтобы его найти, именно это я и сделаю.
Она ни на минуту не сомневалась в твердости его намерений — но не это было главным. При ее словах о ребенке по лицу Маттео пробежала тень — и теперь Киру терзали угрызения совести. Она, как никто другой, знала, каково это — расти без отца, и все же готова была подвергнуть своего малыша тому же испытанию.
— Пойдем со мной, — сказала она глухо.
Поднимаясь по узкой лестнице, Кира ощущала спиной взгляд Маттео. Даже не видя, невозможно его игнорировать, в отчаянии подумала девушка. От него исходило тепло — и аромат сандала. Так пахла ее кожа наутро после ночи в Дартмуре. Входя в крохотную комнатку, Кира ощущала, как в груди бешено бьется сердце. Маттео замер на миг, а затем шагнул к кроватке. Плечи его напряглись — он умолк, и Кира начала уже волноваться.
— Маттео? — произнесла она неуверенно.
Он не ответил — его мысли были в полном смятении. Глядя на ребенка, он ждал немедленного приступа нежности и любви — однако ничего не происходило. Маттео внимательно рассмотрел черные ресницы малыша и его темные волосики. Крохотные ручки были сжаты в кулачки, и, наклонившись, Маттео пересчитал его пальчики. Он словно смотрел на себя со стороны и понимал: то, что он испытывает к ребенку, скорее, напоминает удовлетворение от обладания некой вещью, но никак не любовь. Этот малыш принадлежит ему. Его сын.