Последние отзывы

  43  

— Усек, — сказал Мазур угрюмо.

— Тебе когда на сходку?

— Да, собственно, уже через четверть часа, — сказал Мазур, глянув на часы. — Пора в мундир влезать.

— Вот и ладненько! — Лаврик встал, одернул свой белый цивильный пиджачок. — Я с тобой поеду, ага? Сбросишь меня где-нибудь на авеню Независимости. У меня работы выше головы, а персональную свою машину брать — лишнюю зацепочку давать Мтанге и компании… Подвезешь?

— О чем разговор, — сказал Мазур угрюмо.

Все было ясно и понятно: Лаврик, с его-то опытом и знанием французского, уж, безусловно, не сидел этот месяц сложа руки. И агентура у него в столице уже имеется, к бабке не ходи…

…Мазур откровенно томился третий час, оказавшись в дурацкой роли свадебного генерала.

Общество советско-местной дружбы устроило первое в своей истории торжественное заседание. По высшему разряду — явно согласно высочайшему повелению. На заднике в глубине сцены красовался парадный портрет Папы в полный рост — и неплохо, надо сказать, написанный (при Папе состояло с полдюжины французских мастеров кисти и резца, прельщенных астрономическим жалованьем и отнюдь не бездарных). Гораздо меньше повезло портретам Карла Маркса и Мы Сы Горбачева (первый, как и положено, с исторической бородищей, второй, как и положено, без малейшего следочка родимых пятен на вольнодумной головушке). Их определенно в кратчайшие сроки срисовали кого с картинки, кого с фотографии — а в этом случае, пусть даже старались знатоки своего ремесла, особого совершенства не дождешься. Нет, определенное сходство угадывалось, но не более того.

Повсюду развешаны скрещенные флаги, советские и местные, громадные матерчатые розетки — алые и трехцветные национальные. Несколько лозунгов на французском — Мазура нисколечко не тянуло узнать у кого-нибудь, что именно там написано. Он думал об одном — лишь бы побыстрее этот цирк кончился.

За длиннющим столом на сцене, помимо Мазура, восседали еще десятка два членов почетного президиума. Посол отчего-то не прибыл, и его замещал первый секретарь. Зато наличествовал советский военный атташе, он же, ввиду убогости штатов третьеразрядного посольства, военно-морской и военно-воздушный заодно — генерал-майор лет пятидесяти, сухопутчик, с длинным унылым лицом убежденного мизантропа, уже не ожидавшего от жизни приятных сюрпризов (тоже ссыльный, наподобие посла, тоже крепенько пьющий). Без сомнения, его обуревали те же побуждения, что и Мазура. Вот советские кинорежиссеры, числом четверо, относились к происходящему не в пример заинтересованнее: они нацепили все свои регалии, старались принимать позы покартиннее, а когда наставала их очередь выступать, разливались соловьями так долго и цветисто, что первый секретарь, сам толкнувший некороткую речь, страдальчески морщился и покашливал. (Что до Мазура, то он давно отбарабанил сочиненный ему текст, занимавший всего-то три странички машинописи).

Сидел тут и руководитель «Рябинушки», красовавшийся с новеньким орденом, каким тут награждали за выдающиеся культурные достижения (Папа и об этом в свое время позаботился). Рядом с ним, царственно воздев очаровательную головку, восседала та самая прима-балерина, кроме ордена, щеголявшая еще и с массивным браслетом на запястье — желтого металла, украшенным множеством больших прозрачных камушков. Металл, разумеется — золото, а камни — брильянты (как уже подмечено, Папа в подобных случаях скупостью не страдал, благо при его-то капиталах подарить бранзулетку чуть ли не в полкило весом — все равно что Мазуру мороженое девушке купить). Тут же помещался журналист-международник, тихий и угрюмый, определенно с похмелья и потому злой на весь белый свет (впрочем, репортаж о данном историческом событии он наверняка накатал еще вчера — школа, знаете ли…)

Местная сторона была представлена министром культуры (одним из самых несчастных членов правительства, поскольку его пост предоставляет не особенно и много возможностей для казнокрадства), тремя официальными марксистами (эти сияли, как новенькие полтинники, неожиданно вознесшись на вершины официального признания и публичности), тремя здешними классиками пера, кисти и резца (чертовски похожими друг на друга благородными сединами, осанкой и вальяжностью), а также парочкой чиновников неизвестной принадлежности.

Публика собралась примечательная. Первые три ряда занимали молодые люди студенческого вида, которых, сразу видно, происходящее интересовало всерьез — они слушали речи с живейшим интересом (некоторые даже что-то записывали), сияли искренними улыбками, аплодировали рьяно. А вот остальные ряды, десятка два, заполнял народец, с первого взгляда от них отличавшийся: эти сидели с таким видом, словно их наловили на улице, отобрав тех, кто одет поприличнее, кратко проинструктировали и загнали сюда со строжайшим наказом не подкачать (зная полковника Мтангу, нет никаких сомнений, что именно так и обстояло). Среди них там и сям расселись мордастые молодчики в цивильном — именно они в нужных местах разражались бурными аплодисментами, которые торопливо подхватывала массовка. Примерно посередине, в крайнем справа жестком кресле, сидел и сам полковник Мтанга — благостный, с улыбкой доброго дядюшки (и время от времени с зорким прищуром оглядывал своих молодчиков, не сачкуют ли).

  43