На душе у Мазура скребли кошки — предсказанное Лавриком будущее, очень похоже, могло обернуться реальностью. Не в первый раз Самарин оказывался провидцем. Нешуточная тоска охватывала при мысли, что и в самом деле придется осесть здесь надолго, в дурацкой роли военного атташе, фаворита, инструмента чужих, совершенно ненужных ему и неинтересных игр. И если так и обернется, куда тут деться военному человеку? Получивши прямой приказ? То-то и оно…
Хотелось хватить добрый стаканчик — ах, как он сейчас понимал международника, — но эта бодяга еще часа на два, не меньше. На трибуне еще разливается последний по счету кинорежиссер, потом будут выступать африканские классики, потом покажет свое искусство «Рябинушка» (в крайне урезанном составе из-за малых размеров здешней сцены), потом, дабы показать, что и они не лыком шиты, отметится здешний ансамбль песни и пляски… И еще какая-то культурная программа, мать ее за ногу… Точно, часа на два…
Его осторожно тронули за плечо пониже левого погона, и он повернул голову. За спиной стоял запакованный в черный костюм субъект с неприметным и скучным лицом вечного холуя — Мазур его пару раз видел в посольстве, какая-то мелкая сошка.
Он вопросительно поднял брови. Склонившись к нему, посольский сообщил быстрым полушепотом:
— Кирилл Степанович, вас срочно вызывает товарищ посол…
Что бы это ни означало, оно в первую очередь было избавлением — и Мазур с превеликой охотой поднялся, едва ли не вскочил. Перехватил умоляюще-тоскливый взгляд сидевшего рядом и все слышавшего международника — и, охваченный вполне понятной солидарностью русского человека, в свою очередь, тронул его за плечо:
— Вот, кстати, Игорь Николаевич, нам срочно нужно поговорить… — обернулся к посольскому. — Вы не возражаете?
Тот несложной мимикой показал, что не вполне доволен, но согласен (а может, попросту не имеет права протестовать). Международник вскочил, на глазах просветлев ликом. Они втроем тихонечко удалились со сцены, прошли за кулисы, где толпились благоухающие импортными парфюмами красотки из «Рябинушки», их африканские братья-сестры по ремеслу в своих экзотических нарядах, какой-то мелкий канцелярский народец, парочка мордоворотов в штатском и еще какие-то насквозь непонятные типы.
— Век не забуду, адмирал… — прошептал в спину международник.
— Ладно, чего там… — столь же тихо ответил Мазур.
У главного входа их, изволите ли видеть, поджидал черный «ситроен» посла с красным флажком на радиаторе — надо же, сподобился… К чему бы такие почести? Посольский по советской традиции распахнул перед ним переднюю дверцу, а сам с оживавшим на глазах международником поместился на заднем сиденье. Глянув на него в зеркальце заднего вида, Мазур спросил:
— Случилось что-то?
Посольский изобразил лицом что-то вроде: «Знать не знаю, мы люди маленькие…» Может быть, и правда не знал. Мазур больше и не пытался спрашивать. Сидел, бездумно глядя на поток машин и прохожих на тротуарах респектабельного квартала. Ему пришло в голову, что все уже началось. Вот сейчас и объявят, что отныне именно он волей Инстанций — здешний военный атташе… Или рановато? Но за каким чертом его к послу погнали? Их пути-дорожки никак не должны пересекаться: несмотря на табель о рангах, и послу, и военному атташе строго-настрого запрещено совать нос в дела группы Мазура, вся связь с Москвой идет через Лаврика…
Международника высадили на полпути по его просьбе — вероятнее всего, возле одного из давно им облюбованных питейных заведений. Посольский с холуйским восторгом на лице распахнул перед ним дверцу и проворно зарысил на полшага впереди, показывая дорогу. Насколько понял Мазур, они направлялись не в кабинет посла, а в его личные апартаменты.
Личный кабинет, конечно, уступал размерами официальному, но тоже не смотрелся курятником. Посол восседал за столом, взирая на Мазура благостно, с широкой улыбкой, похожий в своих круглых очках на пожилую сову. Добавим, изрядно уже клюкнувшую сову. Стол перед ним был девственно чист, на нем не имелось никакого стеклянного компромата — но с первого взгляда ясно, отчего товарищ посол не смог присутствовать на столь ответственном мероприятии — изрядно уже заложил за галстук.
— Кирилл! — прямо-таки возопил, радостно, даже восторженно, обернувшийся от окна военный моряк. — Сколько лет, сколько зим!
И двинулся к Мазуру, распахнув объятия, сияя и лучась.