Сначала, вроде бы ничего, но потом стало скучно, ггероиня оказалась какой-то противной... 
40 
«Маршал Ворошилов», украшенный многочисленными флагами расцвечивания, прямо-таки сверкал чистотой. Нельзя сказать, что к трапу тянулась километровая очередь аборигенов, но их пришло ох как немало. Приходилось признать, что неведомый деятель из Главного политуправления, придумав эту экскурсию, все же сыграл неглупо: французы ничего подобного не допускали ни в колониальные времена, ни теперь. А здесь — пожалуйста, дорогие граждане независимой державы, можете сколько угодно разгуливать по палубе советского военного корабля, и в самом деле внушительного, заглядывать в дуло носового орудия, восторгаясь калибром, пялиться на ракетные установки и шестистволки малого калибра… Внутрь, разумеется, никого не пускали, там и сям торчали бравые матросики (иные, Мазур определил наметанным глазом, были откровенно староваты даже для сверхсрочников) — но местному непритязательному народу, охочему на всякие зрелища, и прогулка по палубе надолго запомнится…
Таня, он быстро определил, относилась ко всему окружающему с самым живым интересом. На него, наоборот, нахлынули не самые простые чувства, где и ностальгия была намешана, и еще что-то. Десять лет назад именно это носовое орудие громыхало чуть ли не над ухом, лупя по рвавшимся в порт мятежникам Хасана, пока Мазур с группой прикрывал погрузку архивов. А эти самые ракетные установки работали по хасановским вертолетам. Где-то примерно вот здесь он и стоял тогда у борта, «Ворошилов» полным ходом уходил в море, а над Эль-Бахлаком вставали дымы пожарищ, и одна сверхдержава проиграла Эль-Бахлак, но и другая, как позже оказалось, вовсе его не выиграла, и вообще, по большому счету, все было зря, мелкая стычка пешек в уголке грандиозной шахматной доски…
— И каковы же впечатления, Татьяна Илларионовна? — спросил он беззаботно, отгоняя прошлое.
— Великолепно! — воскликнула она. — Я и не думала, что у вас есть такие корабли.
— И что же вы думали, интересно? — спросил Мазур с усмешкой. — Что у нас плавают на деревянных челнах бородатые комиссары в буденовках?
— Ну что вы. Я как-никак училась в Париже… Просто… — Таня замялась, подыскивая слова. — Просто так уж сложилось, что я, собственно говоря, никогда и не интересовалась Совде… Советским Союзом. Уж не знаю, как вы к этому и отнесетесь, но я никогда и не чувствовала себя русской. Это чудовищно?
— По-моему, это нормально, — подумав, сказал Мазур. — Коли уж вас ничто не связывает…
Она задумчиво произнесла:
— Папа постоянно твердил: «Мы, русские»… Но в том-то и дело, что это ничем не подкреплялось, понимаете? Зато мама… когда была жива… (на ее очаровательное личико набежала тень), и тетушки, и дядюшки, и бабушка с дедушкой… Они все не просто говорили «мы, французы…» Они меня возили во Францию столько раз, я там прожила у родственников, если суммировать, не менее пары лет, а потом университет, Париж… Я француженка, пожалуй.
— Одного я не пойму, — сказал Мазур искренне. — Почему вы в таком случае не переберетесь во Францию? Я слышал от вашего отца, что ваши французские родственники богаты и многочисленны…
— Ну да, у дяди Робера есть даже замок в Оверни, старинный, купленный у разорившихся потомков какого-то графа, чуть ли даже не из Монморанси… И все ко мне прекрасно относятся, — она чуть растерянно улыбнулась. — Не могу и объяснить, Кирилл Степанович… Такое впечатление, будто родина — здесь. Вы, наверное, не знаете, но такое со многими белыми, родившимися здесь, случается…
Она говорила доверительно и открыто, прямо смотрела в глаза — и все равно, Мазур прекрасно чувствовал, меж ними оставалась та самая стена, не позволявшая надеяться ни за что большее. «Ну и ладно, — сердито подумал он. — Ишь, неотразимчик… Мало ли на свете синеглазых златовласок… Нет, но какая прелесть…»
Таня непринужденно продолжала:
— Самое смешное, что многие из родственников не просто задавали тот же самый вопрос, а предлагали…
Она оборвала на полуслове, глядя через его плечо. Мазур тоже с профессиональной быстротой обернулся на отчаянный визг тормозов — подсознание отметило, что для окружающей обстановки это неправильный звук, и рука автоматически метнулась к кобуре из белоснежной кожи, отнюдь не пустовавшей согласно африканской специфике…
Люди у трапа шарахнулись — затормозивший с отчаянным визгом и скрежетом небольшой грузовичок-пикап едва ли не уперся в них бампером. В кузове у него явственно различалась непонятная штука наподобие детских качелей, стоявший рядом с ней черный нажал на что-то ногой — и высоко в воздух взлетел белоснежный ком, рассыпаясь на множество порхающих листков.
40 
