Особенно,... 
36 
— Минутку! — воскликнула я. — Не надо принимать за меня никаких решений. Кто сказал, что я собираюсь пожаловаться тете Марте на то, что вы недостаточно хороши во французском и английском? У меня и в мыслях этого не было. Но, честно говоря, я считала, что уже выросла из того возраста, когда нуждаются в услугах гувернантки…
— Поэтому-то вы и относитесь ко мне с такой неприязнью.
— Эта неприязнь не адресована вам лично. Мне неприятно то, что меня продолжают считать ребенком. Но я отлично понимаю ваши чувства. Ведь я вполне могла оказаться на вашем месте. Если бы в моей жизни не появились тетя Марта и тетя Мабель, я бы сейчас, по всей вероятности, тоже пыталась учить какого-нибудь ребенка, чтобы обеспечить средствами к существованию себя и маму. Но вы вышиваете и рисуете намного лучше меня, а также отлично знаете математику. Почему бы вам не учить меня всему этому? Что касается французского, давайте просто заниматься им вместе. Ну и я всегда рада обсудить какое-нибудь литературное произведение. Так что наши уроки вполне могут быть и приятными, и полезными. Не грустите, мисс Хансен! Беспокоиться не о чем. Живите здесь столько, сколько необходимо. Вы нравитесь тете Марте, и смею вас заверить, заслужить одобрение такой дамы — немалое достижение.
Ее губы улыбнулись мне, а глаза как будто засияли, тем не менее их выражение и на этот раз осталось прежним.
С этого дня наши отношения изменились. Мы стали подругами. Она была благодарна мне за то, что я ее не выдала, а я ужасно гордилась собой. Теперь Селия мне нравилась. Нам ведь всегда нравятся облагодетельствованные нами люди.
Итак, все были довольны, и спустя месяц Селия уже была полноправным членом нашей семьи.
Тетя Марта объявила, что отныне Селия будет садиться за стол с нами, потому что глупо продолжать носить ей подносы наверх, а о том, чтобы позволить ей есть на кухне со слугами не может быть и речи. Мы начали обращаться к ней по имени и брать ее с собой в церковь. Дочери священника убедили ее принять участие в церковно-приходской жизни и не пожалели об этом. Она вышила множество чехлов для чайничков, пользовавшихся большим спросом на благотворительных ярмарках, и увлеченно бралась за любую работу.
Временами в доме ощущалось необъяснимое напряжение. В таких случаях я шла на галерею и разглядывала портреты Маргарет и других дам, шеи которых украшал жемчуг.
Мне очень хотелось знать дальнейшую судьбу ожерелья Ашингтонов. Скорее всего, они достались моему отцу. Ведь они всякий раз переходили к старшему сыну и уже через него к его жене, а затем к жене старшего сына. Но кому они достанутся, если сын так и не родится? Мне очень хотелось спросить об этом у теток. Вероятно, Мабель сможет мне это объяснить?
Но что же меня беспокоило? Возможно, все дело было в тете Марте? В ней по-прежнему ощущалась какая-то необъяснимая решимость, как будто у нее в голове созрел очередной план. Кроме того, меня тревожила мама. Она продолжала ожидать Тома Меллора и сценарий, который опять позволит ей взлететь на вершину театрального Олимпа. Появление Селии оказало на нее сильное влияние. Иногда я думала, что это к лучшему, но временами начинала в этом сомневаться. Селия подолгу разговаривала с мамой. Они вместе пили чай в маминой комнате, готовя его на маминой старой спиртовке. Мама привезла ее с собой, потому что в театре она привыкла пить чай в самое неподходящее для этого время. Мег часто жаловалась мне на нее:
— Чаю! Чаю! Она и среди ночи требует чаю!
Так что мне очень хорошо была знакома эта спиртовка.
Иногда они приглашали меня присоединиться к ним. Я становилась свидетелем того, как мама оживленно рассказывает Селии о театре и даже проигрывает для нее отрывки из разных пьес. Я радовалась, видя ее такой веселой, но потом она неизменно погружалась в глубокую депрессию.
Я спрашивала себя, известно ли Селии о связи мамы с Эверардом Херрингфордом и оборвавшей ее трагедии. Она, вне всякого сомнения, была отлично знакома с театральной карьерой Айрини Раштон. Однажды, когда мы прогуливались в лесу, я решила прощупать ее на этот счет.
— Ты слышала о последней маминой пьесе? — нерешительно поинтересовалась я.
— Той, которая шла всего месяц?
Я поняла, что она в курсе всего.
— Такая жалость, что она сидит в этой глуши, в то время как ее место на сцене, — продолжала Селия.
— Ей пришлось очень трудно… — подхватила я.
36 
