68 
— Так-так-так, не все сразу. Начнем с пункта раз, по поводу твоих заработков и моей журналистики. Я уже говорила тебе это раньше, но могу повторить и сейчас: мне нравится моя работа, кроме того, она позволяет мне безбедно существовать. Я как-никак уже заведую музыкальным отделом и только официально работаю на два журнала, а еще прибавь сюда кое-какую халтурку на стороне, эксклюзивные материалы на заказ плюс переводы. Получается нехилая сумма. И ты предлагаешь мне отказаться от этого? Ради чего? Ради перспективы выклянчивать у тебя деньги на мороженое и сидеть запершись в четырех стенах? По второму вопросу: где это ты предлагаешь нам с тобой поселиться, я что-то не поняла?
— Ну, я слышал, что у тебя сейчас отдельная квартира…
— Ты правильно сказал. У меня сейчас отдельная квартира, «у меня», а не «у нас». Я не собираюсь в ближайшее время делить мое жизненное пространство ни с кем, даже с тобой. Меня вполне устраивает мое теперешнее существование. Я никому не обязана, мне незачем сломя голову бежать с работы только для того, чтобы накормить ужином бездельника, считающего, что если он — муж, то я, как жена, обязана удовлетворять все его потребности. Моя квартира — только для меня, и квартиранты мне не нужны. Кроме того, расстались мы все-таки по причине твоих загулов и вранья, а не из-за конфликтов с твоей родней, или я что-то путаю?
— Ксюша, почему ты так жестока?
— Жизнь научила. Только ты мне не ответил на последний вопрос.
— Да, я был не прав. Но и ты пойми меня. Каждому мужчине нужно, как бы это сказать, нагуляться, попробовать себя, показать самому себе, на что способен. Ты очень рано заставила меня вести семейный образ жизни, вот в результате я и сорвался. Теперь же я готов отвечать за семью.
— Никак нагулялся?
— Можно и так сказать.
— Что ж, тогда и я тебе скажу. Любой женщине тоже необходимо, как ты говоришь, «нагуляться». Я поняла, что слишком от многого отказалась, связав свою жизнь с тобой. Теперь я наверстываю упущенное и не собираюсь дважды плюхаться в одну и ту же лужу. Надеюсь, я понятно все объяснила?
— Да уж, понятнее некуда. А я считал, что ты — достойная женщина, для которой семья и порядочность на первом месте, винил себя, что это из-за моей глупости ты сорвалась. Выходит, ошибался. Ты такая же, как все.
— Вот видишь, ты сам все понял. Хотя хамство мужчину не украшает. Это тебе так, на будущее. А теперь давай действительно поговорим о делах. Когда ты планируешь разводиться?
— Я планирую? По-моему, это ты уже все за меня решила!
— В любом случае свидетельство о заключении брака находится у тебя, а без него у меня заявление на развод не примут. Так что выбирай свободный день, звони. Я подъеду, и быстренько разведемся без лишних сантиментов.
— А ты говорила, что любишь меня, что лучше, чем я, у тебя никого не было.
— На тот момент — да. Не из кого было выбирать.
— Хочешь сказать, что сейчас уже есть?
— Дорогой, в данный момент меня интересуют прежде всего не кандидаты в мужья, а любовники. Так что расслабься. В качестве мужа ты у меня пока единственный и неповторимый.
— Какая же ты стерва!
— Ну уж какая есть. А теперь, если тебе больше нечего мне сказать, я пойду.
И, легко выпорхнув из-за столика под растерянным взглядом Барса, Ксения растворилась за дверями кафе.
Через две недели на пейджер Сороки пришло сообщение: «Сегодня в четыре у загса». Еще через месяц Олега Гориевского и Ксению Снегиреву уже ничто не связывало, кроме общих воспоминаний.
Книга вторая
ПОРА ЛЮБВИ
Она сидела у костра и смотрела на синее пламя, вырывающееся из-под сосновых поленьев. Стоял погожий октябрьский день, с деревьев опадала желтая листва, и на душе творилось что-то непонятное, грозящее выскочить наружу словно чертик из табакерки и смести разом всех, кому не посчастливилось оказаться на пути. Погода была безветренной, но внутри Сороки бушевал самый настоящий шквал, тем более странный даже для нее самой, что как таковых причин для подобной внутренней истерики не было. Недалеко от нее стояли ее друзья по походам, вечером намечался лесной концерт, в желудке мирно покоился сытный завтрак, но как же все это было сейчас не важно! Почему-то вспоминалось то, что давно пора бы было забыть, то, что до сих пор отзывалось отголоском боли. Именно отголоском, потому что уже давно отболело и было, как казалось Ксении, спрятано в самые дальние архивы души. Ан нет: прорвалось все и вышло наружу, когда не ждали. От жалости к самой себе и плохо скрываемого гнева у Сороки то и дело наворачивались слезы на глаза, и она молила Бога о том, чтобы никто не застал ее в таком состоянии, поскольку объяснять сейчас что-либо кому-либо было выше ее сил. Когда-то она написала четверостишие, которое сейчас как нельзя лучше описывало ее чувства:
68 
