Папа, уже давший показания, теперь мог сидеть в зале суда, и в коридоре я осталась одна. Отлично. Мелко подрагивая, я стала возле женщины-бейлифа.
— Ты в порядке? — спросила она.
— Волнуюсь немного, — кивнула я, и тут раздался голос Гая Буккера: «Защита вызывает Амелию О'Киф».
Меня завели в зал, но там уже поднялась страшная паника. Марин с Гаем о чем-то ожесточенно спорили, мама рыдала, отец озирался по сторонам, высматривая меня.
— Ты не можешь вызывать Амелию, — твердила Марин.
Букер только пожимал плечами.
— А почему? Ты же сама внесла ее в список свидетелей.
— У вас есть иные основания для вызова свидетеля, кроме как чтобы доказать стороне обвинения свое всесилие? — поинтересовался судья Геллар.
— Да, Ваша честь, — сказал Букер. — Мисс О’Киф располагает данными, с которыми, учитывая специфику исков об «ошибочном рождении», суд обязан ознакомиться.
— Хорошо. Пригласите ее.
Приближаясь к трибуне, я ощутила на себе сотни взглядов. Они как будто дырявили меня, и через образовавшиеся отверстия вытекала моя самоуверенность. Когда я проходила мимо мамы, то услышала, как она говорит Марин:
— Вы же обещали! Вы говорили, что это простая мера предосторожности…
— Я не знала, что он этим воспользуется, — зашептала в ответ Марин. — Как вы думаете, что она скажет?
А затем я очутилась в деревянной клетушке, словно редкое животное, повадки которого присяжным хотелось изучить. Мне поднесли Библию и заставили поклясться на ней. Гай Букер улыбнулся мне.
— Назовите свои имя и фамилию для протокола.
— Меня зовут Амелия, — сказала я и, облизнув пересохшие губы, добавила: — Амелия О’Киф.
— Амелия, где вы живете?
— Страйкер-лейн 46, Бэнктон, Нью-Гэмпшир.
Мог ли он услышать мое сердце? Потому что стучало оно, как барабан тамтам.
— Сколько вам лет?
— Тринадцать.
— А как зовут ваших родителей?
— Шарлотта и Шон О’Киф. Сестру — Уиллоу.
— Амелия, вы могли бы своими словами описать суть текущего разбирательства?
Я не смела взглянуть на маму. Рукава пришлось оттянуть, потому что шрамы горели огнем.
— Мама считает, что Пайпер раньше должна была понять, какой больной родится Уиллоу, и предупредить ее. Тогда она сделала бы аборт.
— Как вам кажется, ваша мать говорит правду?
— Протестую! — Марин выстрелила, как распрямленная пружина.
Я вздрогнула от ее резкости.
— Я позволю ей ответить. Отвечайте же, Амелия, — сказал мне судья.
Я покачала головой.
— Я знаю, что она врет.
— Откуда?
— Потому что, — начала я, но каждое следующее слово звучало тише предыдущего, — она сама так сказала.
Подслушивать, конечно, нехорошо, но иногда правду по-другому не узнать. К тому же я — пускай мне и стыдно признаться в этом вслух — чувствовала за тебя ответственность. Ты так грустила после последнего перелома и операции, а потом еще сказала вот это насчет «мама хочет от меня избавиться». У меня сердце кровью обливалось. Каждый защищал тебя по-своему. Папа скандалил и злился на всё, что усложняло тебе жизнь. Мама… ну, ей, очевидно, хватило ума поставить на карту всё, что у нас было, ради крупного выигрыша, который ты когда-нибудь оценишь. А я, пожалуй, просто спряталась в свою раковину, чтобы легче было притворяться, будто твои раны не болят на моем теле.
«Никто тебя не выгонит», — сказала мама, но ты уже рыдала в три ручья.
«Прости, что я сломала ногу. Я думала, что если не буду долго ничего ломать, то ты подумаешь, что я нормальный ребенок…»
«Всякое бывает, Уиллоу. Никто тебя не винит».
«Ты винишь. Ты жалеешь, что я родилась на свет. Я сама слышала».
Я затаила дыхание. Мама могла обманывать всех на свете, включая себя, чтобы не мучиться бессонницей по ночам, но уж кого-кого, а тебя она обмануть не смогла бы.
«Уиллоу, — ответила мама, — послушай меня. Люди делают ошибки… Даже я. Мы говорим слова, о которых потом сожалеем, мы совершаем поступки, в которых раскаиваемся. Но ты… ты не ошибка. Я бы ни за что на свете не отреклась от тебя».
Меня как будто пригвоздили к стене. Если это так, то всё, что случилось за последний год, — суд, ссоры с друзьями, расставание родителей, было напрасно.
Если это так, то мама врала всё это время.
Шарлотта
За всё приходится платить. У вас родится прелестная дочурка — но окажется, что она инвалид. Вы горы сдвинете, чтобы сделать ее счастливее, — но вашего мужа и вторую дочь постигнет горе. Нет таких космических весов, на которых можно было бы взвесить свои поступки. Вы слишком поздно узнаёте, какое решение нарушило хрупкое равновесие.