144 
Под обожением Григорий понимал не превращение естества, но всецелую причастность, сопроникнутость Божеством. Обожение возможно не столько по богообразности человека, сколько через «человечность Бога». С этой точки зрения Григорий рассматривает догмат о соединении «двух естеств» в Иисусе Христе. О чуде рождения Христа он писал: «Я провозглашу силу дня: Бесплотный воплощается, Слово отвердевает, Невидимый становится зримым, Неосязаемый осязается, Безлетный начинается, Сын Божий становится Сыном человеческим». Во Христе «естество человеческое приобщилось всецело Бога», а Бог всецело восприял человеческое естество, но при этом каждый сохранил свою сущность и свойства. (Так в раскаленном куске железа металл соединяется с огнем.) Григорий отчетливо разделял в Христе оба естества — «естество, которое подлежит страданию» и «естество неизменяемое, которое выше страданий».
Человеческое естество в Богочеловеке обожено, как начаток — ибо это человечество Бога. И в силу «срастворения» двух начал имена Бога и человека становятся взаимно переносимы. Поэтому Григорий делал акцент на страдании и смерти Бога. Он неоднократно указывал, что в Христе произошло именно «вочеловечивание» Бога, а не Его «воплощение». Последнее понятие он отвергал как неполное, ибо оно допускало толкование в том духе, что в Христе человеческая природа могла быть как бы подменена и подчинена Божественной. Оно и понятно — в этом случае выходило, что Иисус лишь по плоти был человеком, а этого, конечно, недостаточно. «Если в Нем лишь одна плоть без ума, то я обманут, — восклицает Григорий, — кожа моя, но чья же душа?» Само по себе такое заблуждение возможно лишь при механическом разложении человеческой природы на части, когда в нем по отдельности рассматривают тело, душу и дух. Но Григорий никогда не соглашался на такое толкование и настаивал на неразложимости человеческой природы. «Божество с одной только плотью еще не человек», — говорил он. А раз так, то и искупление человечества Христом не могло быть полным. «Ибо невоспринятое не уврачевано, но что соединилось с Богом, то спасено, — учил Григорий. — Если Адам пал одной половиной, то воспринята и спасена только половина. Но если пал всецело, то со всецелым Воскресением соединился и всецело спасается».
Высшее благо и высший дар Божий человечеству — Его крестная смерть. Христос приемлет на Себя весь грех человеческий и потому страждет «изображая в Себе нас». Это не просто замещение, то есть не страдание «вместо нас», а именно страдание «с нами» — сострадание, сожертва. Но возникает вопрос: кому и для чего принесена эта жертва? Неужели только одному лукавому, во власти которого находится падшее человечество? Можно ли с этим согласиться? Григорий говорит: «Разбойник получает цену искупления, получает не только от Бога, но и Самого Бога, за свое мучительство берет такую безмерную плату, что за нее справедливо было пощадить и нас». Признать это невозможно. Значит, крестная жертва нужна была по каким-то другим, высшим причинам Самому Отцу. И в самом деле — Распятие есть не только (и даже не столько) выкуп, это есть жертва, благоприятная Богу. В смерти и Воскресении Спасителя произошло возрождение падшего человечества. Через падение Адама плоть отяжелела и стала трупом, а душа «трупоносицей». Через крестное пролитие крови она очищается от повреждений грехопадения и обретает ту первозданную чистоту, которую имела в день творения. Другими словами, на кресте как бы восстанавливается первозданная чистота человеческой природы. «Мы возымели, — говорит Григорий, — нужду в Боге воплотившемся и умершем, чтобы нам ожить… Немногие капли крови воссоздают целый мир, и для всех людей делаются тем же, чем бывает закваска для молока, собирая и связуя нас воедино». Христос воспринял все человеческое, «все, что проникла смерть» — и смертью разрушил смерть. Дарованное во Христе спасение и обожение дано для всех, кто соединяется с Ним через священное таинство и через подвиг восхождения.
Таково было учение Григория, снискавшее ему известность в столице и во всем христианском мире. Благодаря ему православная партия значительно усилила свои позиции в столице. Вскоре она получила поддержку со стороны светской власти. В ноябре 380 г., после удачной войны с готами, в Константинополь вступил император Феодосий I, откровенно не жаловавший ариан. Призвав к себе столичного епископа Демофила, убежденного арианина, император предложил ему на выбор — отступиться от ереси или уйти с престола. Демофил предпочел второе. После его удаления храм Св. Софии и другие столичные церкви, сорок лет находившиеся в руках ариан, были переданы православным. Затем Феодосии решил уврачевать церковь тем же лекарством, каким это сделал Константин — созвать Вселенский собор с тем, чтобы он окончательно разрешил все спорные вопросы вероисповедания. Этому же собранию было предоставлено право избрать главу константинопольской епархии.
144 
