2 
— Сульбазги? — сказал Вепперс, понизив голос. Они с Джаскеном о чем-то быстро, но тихо переговаривались. По всей видимости, через радиоканал или еще какую-то потайную линию, потому что никакого ответа доктора Сульбазги она не услышала. Наверное, у Джаскена в ухе радиосерьга, а может, и у Вепперса тоже. Она в этом плохо разбиралась, потому что редко носила телефон или любой другой коммуникатор.
Джаскен, Вепперс и доктор С.
Ей стало смешно. Столько преследователей, а она тут одна. И ведь ясно, что этими тремя дело не ограничится. У Вепперса целый батальон охранников, слуг, помощников и вообще любых наемников, каких можно купить за деньги и использовать в таком деле. В оперном театре есть и своя служба безопасности, и с ней наверняка связались в первую очередь, потому что владельцем театра тоже был Вепперс. И, уж конечно, старый друг Вепперса, начальник городской полиции, выделит ему для охоты столько людей, сколько тот затребует, если вдруг Вепперсу окажется недостаточно собственных (что маловероятно). Она продолжала движение по карнизу.
— Я у северной стены, — сообщил Вепперс спустя несколько мгновений. — Любуюсь буколическими пейзажами на заднике. Ни следа нашей маленькой беглянки. — Он вздохнул. Как театрально, подумалось ей, и такое определение она сочла по крайней мере подходящим.
— Ледедже?
Она вздрогнула, услышав свое имя, и прислонилась к расписанному заднику: ноги вдруг отказались ей служить. Левая рука сомкнулась на рукояти одного из двух украденных ею ножей. Двойную кобуру-футляр она повесила на пояс рабочих штанов, которые сейчас носила. Она все клонилась и клонилась вперед, и это движение уже понемногу переходило в падение.
Но она убрала руку на место и выпрямилась.
— Ледедже?
Его голос.
Ее имя. Эхом разносится в темных внутренних полостях огромной карусели. Она сделала еще шажок по карнизу. Карниз сгибается под ее тяжестью или это показалось? Она не могла избавиться от этого ощущения.
— Ледедже? — снова позвал Вепперс. — Выходи, это становится утомительным. У меня через пару часов чертовски важная встреча. Ты знаешь, сколько надо потратить времени, чтобы подготовиться и одеться как следует. Астиль беспокоится. Ты же не хочешь его раздражать, правда, крошка моя?
Ледедже едва удалось сдержать хихиканье. Мнение Астиля, самодовольного напомаженного дворецкого Вепперса, ее интересовало меньше всего на свете.
— Ты получишь несколько дней отпуска, как всегда, — продолжал Вепперс, — но не больше, и постарайся с этим смириться. — Его глубокий голос эхом отдавался от стен зала. — Выходи, будь хорошей девочкой, и тебе никто не причинит вреда. Ну, во всяком случае, если и причинит, то он окажется не очень значительным. Так, маленький штраф. Ты же проштрафилась, гм? Возможно, мне придется кое-что добавить к твоим телометкам. Маленькая поверхностная деталь, часть весьма утонченного рисунка, ты же меня знаешь. Иначе и быть не может... — Ей подумалось, что при этих словах он наверняка усмехается. — Но не более того, обещаю, милая моя девочка. Выходи, пока я на тебя не разозлился. Тебе некуда бежать. Воспользуйся моментом, пока я не убедил себя, что это просто милые шалости и привлекательное сумасбродство, а не тяжкая измена и несмываемое оскорбление.
— Пошел на хуй, — ответила Ледедже, но очень-очень тихо, и сделала еще пару осторожных, танцующе-скользящих шагов по узкому деревянному карнизу. Под ее ногой что-то скрипнуло, а может быть, треснуло. Она сглотнула слюну и продолжила начатое движение.
— Ледедже, выходи! — В голосе Вепперса прозвучала ярость. — Я пытаюсь быть благоразумным, но, черт подери, мне это нелегко! Я ведь благоразумен, не так ли, Джаскен?
Она услышала, как Джаскен пробормотал в ответ что-то неопределенное, и голос Вепперса загремел снова:
— Вот видишь, даже Джаскен считает, что я очень выдержан и благоразумен. А он, между прочим, тебе столько одолжений делал, что можно считать его твоим сообщником. О чем еще с тобой говорить? Ладно! Твоя очередь. Твой последний шанс. Покажись. Это меня уже постепенно выбешивает, и шутки кончились. Ты меня слышишь?
О, как хорошо я тебя слышу, подумала она. Как же ему нравится слышать собственный голос. Джойлера Вепперса никогда нельзя было упрекнуть в нежелании оповестить мир о своем мнении по тому или иному вопросу, а сейчас, благодаря его богатству, влиянию и исчерпывающему контролю над средствами массовой информации, у всего мира — да что там мира, всей системы, всего Установления — просто не оставалось иного выбора, чем прислушиваться к его словам.
2 
