48 
— Если этот усатый, наглый, бесстыжий, самовлюблённый чурбан сию же минуту не обернётся, я… я…
— Муки ревности?
Ствол «галила» мгновенно развернулся ему в переносицу!
— Видимо, это был лишний вопрос, — столь же философски протянул Миллавеллор и, развернувшись на пятках, первым потопал вслед удаляющейся парочке. Дрожащими от ярости пальчиками Рахиль с трудом поставила оружие на предохранитель и резво припустила за остальными. А гремучей смесью самых противоречивых чувств, кипящих в её девичьем сердечке, можно было навеки отравить жизнь любому психологу…
— Знаешь, я начинаю входить во вкус…
— А ты ещё не хотел эльфа!
— Они такие занятные, суетятся всё время и так смешно бегают…
— Похоже, они тоже входят во вкус?
— И не говори…
Рахиль долгое время мучилась сомнениями по поводу серьёзности ниспосланных им испытаний. Нет, против самих испытаний она ничего не имела, логично полагая, что страдание — это любимая привилегия богоизбранного народа. Её смущало другое — излишняя развлекательная легковесность их приключений. Всё было не по-библейски весело, уже одно то, что ей приходится скитаться в компании оголтелого казака (скрытого антисемита!), свидетельствовало о наличии у Всевышнего изощрённого чувства юмора. Все её представления о религии восставали против этого!
Бог не должен смеяться, шутить и ёрничать, иначе… вдруг… в какой-то момент… он сам может показаться… смешным?! А это недопустимо, невозможно, немыслимо! Бог не может… не должен… не смеет себя так вести, потому что…
Что именно «потому что», Рахиль толком объяснить не могла. Ей всё чаще приходило в голову — если Всевышний действительно всемогущ, то он может… ВСЁ!!!
Глава двадцать первая
О том, что, если бы все-все-все мужчины всегда думали только головой, а не чем-то другим, на земле бы жизни не было — вообще!!!
Вечерело… Закат у озера был прекрасен, как лаковая миниатюра. Зелень деревьев стала насыщенней, тени гуще, вода теплее, песок мягче, а сама атмосфера интимного вечера у костра в изысканном Раю нимфей казалась расслабленно-романтической.
Их стан был разбит у большого, похожего на чашу озера идеальной формы, в окружении живописных кустов и ободка золотого пляжа. Далее начинался сосновый бор, нигде ни одного комара или даже случайного муравьишки — всё словно специально создано для погружения в медитативное самолюбование.
Нимфеев оказалось не так много, может быть, около семи-восьми особей мужского пола. Все как на подбор — стройные, белозубые, длинноволосые и безукоризненно сложенные. Нимфеек, наверное, втрое больше, в основном блондинки, столь же простодушные, с восхитительными телами, но… почти все натуралки.
А это, сами понимаете, не всем идёт и, честно говоря, в сугубо эстетическом плане вызывает некое напряжение. Причём не от избытка мужских гормонов, даже наоборот — бурная растительность под мышками и… кое-где почему-то скорее отпугивала, чем возбуждала. Хотя, конечно, всё на любителя… Вот Иван, например, возмущался сквозь зубы, а Рахиль лишь снисходительно похмыкивала:
— Ну и с чего вы так взбледнели? Нормальные последствия феминизма — тётки успешно отборолись за своё право быть такими, какие они есть! Вы что, таки всерьёз думаете, что донские казачки времён Шолохова дружно брили себе зону бикини?
— Не смей касаться святого!
— В смысле зоны бикини?!
— В смысле Шолохова! — уже не зная, чем крыть, подскочил ретивый подъесаул. — А у вас вообще до сих пор мужикам обрезание делают!
— Ну, это всего лишь сплав гигиенических и религиозных требований, анахронизм на основе символического «жертвоприношения» и редкого оптимизма! Кстати, здесь, как я вижу, ни евреев, ни татар нет. А таки куда сбежала ваша блондинистая подружка?
— Её зовут Циветта, — сухо напомнил молодой человек.
— Помнится, это такой пальмовый зверёк, смесь крысы и кошки?
— Это красивое имя!
— Да ради бога, — умилилась Рахиль. — Сядьте, не надо хвататься за шашку и дышать на меня нервными клетками. Я всего лишь спросила, не хотите отвечать — не надо, мне с ней не жить. А вот и наш эльф с вечерней пайкой, вы будете кушать манну?
— Буду. Циветта обещала принести.
— О-о, таки поняла… Ну-ну, приятно подавиться! — сказав напоследок явную гадость, израильтянка встала, пошла навстречу Миллавеллору и, подцепив его под локоток, увела в сторону. Впечатление такое, словно это её кто-то обидел, а не она ни за что ни про что испортила настроение хорошему человеку.
48 
