131 
– Только что вы тащили два поддона правой рукой, – пояснил Питер. – Стало быть, двумя вы могли бы захватить по меньшей мере три. Если не четыре поддона. А значит, для шести ящиков делать кругаля трижды было бы необязательно. Хватило бы и двух раз.
– Ну вы молоток, приятель! – Водитель покачал головой. – Да, это правда: было дело – ранил меня один тип на индианском шоссе. Я из Огайо тогда ехал. – Он закатал рукав и показал Питеру шрам возле локтя, на внутренней стороне. – Парень был с хвостом на голове, длиннющим таким. Вены мне перерезал, зараза… И фургон увел. В больнице зашили-заштопали как могли. Ну, что делать будешь? На междугородных больше работать не смог, даже и кулак показать – и то не мог.
– Потому вы и на хлеб перешли – чтоб полегче.
– Я тогда на своей тачке большие деньги загребал. Обеими руками греб. Жаль было бросать, переживал очень.
– Простите.
– Да что уж…
Они посидели с минуту, глядя на снег.
– Расскажите мне, что было дальше. Вы увидели, что машина стоит на вашем месте, и посигналили.
– Да ничего и не было. Тогда я вылез и подошел к той машине.
– И что сказал шофер?
– Сказал, что скоро уедет.
– Как он выглядел?
– Чернокожий парень.
– Вы смогли разглядеть его лицо?
– Легко. Я в темноте хорошо вижу. После стольких-то лет…
– Что вы приметили в его лице?
– Ничего особенного. Тоску.
– Тоску?
– Ну да. Печальное лицо. Похоже было, что он чем-то опечален.
Питер глядел в окно фургона и вспоминал неподвижное тело Джонетты, ее красивый плоский живот с прорезью пупка. Неужели тот, державший ребенка, и был ее убийцей?
– Лет тридцати, да? – наконец выговорил Питер.
– Да.
– Стройный, крепко сбитый?
– Не разглядел.
– Еще есть приметы? – не отставал Питер.
– Да вот только лицо. Глядел на меня. И такой понурый, печальный. Лицо поникшее какое-то. А подбородок искорежен – шрам ужасный.
– Кривой, в форме буквы «С»?
– Ага, верно. Встречался вам, должно быть.
– И вы рассказали все это детективу?
– Как на духу. То же, что и вам, все до последней точки.
– Ну и что шофер машины?
– А он строго так на меня глянул. Словно не хочет больше и слышать ни о чем. Сказал – и все тут. Понятно? Ну, время у меня было, я и вернулся к своей печке и стал ждать. Я мог бы сгрузить хлеб и подальше. Но тогда машина осталась бы посреди улицы и мне пришлось бы крюк делать с ящиками. Вот я и сидел. Он вошел в дом, потом вышел минут через десять и уехал. Я подъехал, отнес хлеб и тоже отчалил.
– Он из дома выбежал?
– Нет, просто вышел, как все выходят, нормальным шагом.
– А другого парня, торопящегося в этот дом, вы не заметили – высокий, тощий чернокожий?
– Нет.
– Как вас звать?
– Зачем вам? Зовите меня – парень с хлебом. Вот. – Он сунул руку куда-то за спину и вытащил пакет липких свежих булочек. – А мне пора.
Вернувшись в машину, он позавтракал булочкой, слушая тихие звуки радио; по радио передавали роки – такие допотопные, что никто до тридцати их и слыхом не слыхивал. Пока что все, что сообщил Каротерс, сильно смахивало на правду. Питер пытался взглянуть на все с точки зрения Каротерса. Тот, должно быть, заботился о Джонетте и Тайлере, ребенке, которого они произвели на свет. Наверняка он в свое время стоял в больничной палате, глядя в лицо Джонетты, державшей на руках ребенка, разглядывал морщинистое личико, пухлые цепкие пальчики, хватавшие Джонетту за халат. Сколько надежд у них было тогда! Сколько надежд порождается мимолетнейшим из чувств! Как не понять этого Питеру. И при всем при том брак не состоялся и вместе они были совсем недолго, а затем обстоятельства – какие? – скука, ссоры, любовники, семьи, преступление, наркотики – развели их в разные стороны. Питер нажал на стартер, тронулся, представляя себе, как Вэйман сгружает чужую мебель, как перед его глазами, что ни неделя, разворачивается один и тот же ритуал счастливой семейной жизни. Большие квартиры в три спальни с видом на Риттенхаус-сквер, особняки на Честнаг-Хилле, усадьбы вдоль Мэйн-Лайн. Вот это, пожалуйста, в спальню. Спасибо, спасибо!.. Ой, с коробками поосторожнее – это фарфор! Высокий невозмутимый чернокожий изо дня в день наблюдает эту картину, согласно кивает хорошо тренированной в классах аэробики блондинке, отдающей распоряжения, видит детей, завороженно липнущих к большущему фургону.
Он должен был вспоминать тогда о собственном ребенке, о своем мальчике! О крохотном тельце, которое было частью и его тела. Даже и убийцу не может не растрогать вид детских ножек, пальчиков на ногах, разве не так? И что почувствовал Каротерс, увидев перед собой мертвую Джонетту? Разве он, Питер, не убил бы всякого, хоть на секунду вообразив, что тот угрожает Дженис? Разве броситься на кого угодно и убить в подобной ситуации – не в самой природе человека? Конечно, глупо спорить, считать, что это не так! Да такой, как Каротерс, наверное, тысячу раз проклянет себя за то, что опоздал, не сумел защитить девушку! Ведь она же звала его! А он, чем занимался в это время он? Грабил супермаркет с тремя мерзкими, накачанными наркотиками подонками! Вот какие мысли, должно быть, одолевали Каротерса, да и всякого на его месте. Кто не задался бы вопросом, почему все случилось так, а не иначе, кто не доискивался бы причины? Питер гнал машину, то и дело отклоняясь с пути, по которому ехал к дому Уитлока. Каротерс, как понимал он, позволил себе высказаться. Он тоже по-своему достаточно настрадался и заслужил право на то, чтобы закон всей своей мощью встал на его защиту.
131 
