45 
Маргарет Лофтхаус вернулась с подносом и застала его за рассматриванием фотографии.
— Это снимали на ферме Гарстенг, возле Хоуза, в Уэнслидейле, — объяснила она. — Несколько лет назад мы часто ездили туда летом в отпуск, когда Линда была маленькая. Это была ферма моего дяди. Теперь он умер и ее купили какие-то чужие люди, но у меня сохранились о ней чудесные воспоминания. Линда была такой замечательный ребенок.
Чедвик видел, как ее глаза наполняются слезами. Она промокнула их бумажной салфеткой.
— Простите. Меня просто душат слезы, когда я вспоминаю, как все было, когда мы были счастливой семьей.
— Я понимаю, — отозвался Чедвик. — Что произошло?
Похоже, Маргарет Лофтхаус не удивилась вопросу.
— То, что обычно и происходит в наши дни, — сказала она, шмыгнув носом. — Она выросла и превратилась в подростка. Сейчас они в шестнадцать лет ожидают, что получат весь мир, правда? Ну вот, а она заполучила младенца.
— Как она поступила с ребенком?
— Отдала его на усыновление — это был мальчик, — что ей еще оставалось делать? Заботиться о нем она не могла, а мы с Джимом были уже немолоды, чтобы начинать нянчить еще одно дитя. Я уверена, что ребенок попал в хорошую семью.
— Я тоже уверен, — согласился Чедвик, — но я пришел сюда поговорить с вами не об этом ребенке, а о Линде.
— Да, конечно. С молоком и с сахаром?
— Пожалуйста.
Она разлила чай из фарфорового чайника по хрупким с виду чашкам с золочеными ободками и ручками.
— Чайный сервиз моей бабушки, «Роял Далтон», — объяснила она. — Единственная моя ценность. Теперь уже никого не осталось, кому я смогла бы его передать по наследству. Линда была единственным ребенком.
— Когда она ушла из дома?
— Вскоре после того, как родила. Зимой шестьдесят седьмого.
— Куда она отправилась?
— В Лондон. Во всяком случае, так она мне сказала.
— Куда именно в Лондон?
— Не знаю. Она не говорила.
— У вас не было ее адреса?
— Нет.
— У нее были там какие-то знакомые?
— Наверняка были, а вы как думаете? Но я с ними никогда не встречалась и ничего про них не слышала.
— Она никогда к вам не приезжала?
— Приезжала. Несколько раз. У нас с ней были довольно-таки дружеские отношения, однако не самые близкие. Линда никогда не рассказывала о том, как она там живет, и это меня убеждало, что у нее все в порядке и беспокоиться не о чем. Должна добавить, она и выглядела всегда так. То есть она была чистенькая, трезвая, мило одетая, если, конечно, подобную одежду можно назвать милой. И, судя по ее виду, она хорошо питалась.
— Одежда в стиле хиппи?
— Да. Длинные платья, из тех, что спадают свободными складками. Джинсы клеш с вышитыми цветочками. Такого рода вещи. Но, как я уже сказала, они всегда у нее были чистые и, как мне казалось, хорошего качества.
— Вы не знаете, чем она зарабатывала на жизнь?
— Понятия не имею.
— О чем же вы все-таки разговаривали?
— Линда рассказывала про Лондон, про парки, здания, картинные галереи, я ведь там никогда не была. Она интересовалась и живописью, и музыкой, и поэзией. Говорила, что все, что она хочет, — это чтобы на Земле наступил мир и люди просто были счастливы. — Она снова потянулась за салфетками.
— Значит, у вас с ней были нормальные отношения?
— Я бы сказала — отличные. Но это если смотреть поверхностно. Она знала, что я не одобряю ее жизнь, хоть и мало что об этой жизни знаю. Она болтала про буддизм, индуизм, суфизм и бог знает что еще, но ни разу не упомянула Господа нашего Иисуса Христа, а я-то ведь ее воспитывала доброй христианкой. — Она слегка покачала головой. — Не знаю. Может быть, мне надо было постараться понять, приложить больше усилий. Она казалась такой далекой и от меня, и от всего, во что я в жизни верила.
— А вы что ей говорили?
— Передавала всякие местные сплетни, рассказывала, что делают ее бывшие школьные друзья и прочее в этом роде. Она никогда не оставалась надолго.
— Вы были знакомы с кем-то из ее друзей?
— Я знала всех соседских детей, с которыми она играла, всех ее школьных друзей, но я не знаю, с кем она проводила время, после того как ушла из дома.
— Она никогда не называла никаких имен?
— Ну, может быть, и называла, но я ни одного не помню.
— Она не жаловалась вам, что ее что-то или кто-то тревожит?
— Нет. Она всегда казалась довольной, безмятежной, как будто у нее не было совершенно никаких забот.
45 
