Возможно, любительницам лёгкого, одноразового чтива и не понравится, потому... 
27 
Тут, наконец, до Мишки дошло, что было «не так», что цепляло внимание, но поначалу не осознавалось. Старик принимал удары Алексея не на плоскую сторону клинка, а на острие! Мишка как-то уже привык к тому, что сталь на Руси XII века была величайшей редкостью баснословной цены. Везде, и в оружейном деле тоже, господствовало железо, разного (порой очень высокого) качества. Потому-то воины и берегли в бою железное оружие — столкновение мечей «острие в острие» было чревато глубокими зазубринами, способными спровоцировать перелом клинка.
Мечи старика были стальными! Или, слишком уж превосходили качеством тот, который Алексей держал в левой руке. Эта догадка тут же и подтвердилась — Алексей, сделав еще шаг назад, бросил озабоченный взгляд на свой левый клинок. Мишке, с его места, не видна была зазубрина, но он был уверен в том, что она есть, и немаленькая.
Старик и на этот раз не воспользовался оплошностью противника, отвлекшегося на разглядывание своего оружия. Он стоял, опустив руки и тяжело дыша, к лицу прилила кровь, но голову он не опустил — снова смотрел на жену. Славная смерть для воина — последний бой на глазах у любимой (почему-то возникла уверенность, что действительно до сих пор любимой) женщины, два противника повержены и третий встречен достойно. Разве может это сравниться с медленным угасанием или предсмертными мучениями разъеденного болезнями тела? Старый воин уходил хорошо — красиво!
А вот Алексей про всякие красоты забыл начисто. Он снова двинулся вперед, но теперь показуха кончилась — Рудный Воевода встретил достойного и очень опасного противника, но решил, все-таки, убить его сам. Не победить в единоборстве, а именно убить, нимало не обинуясь средствами достижения цели или тем, как это будет выглядеть со стороны. И еще: он мог бы измотать противника — еще две-три таких же схватки, и у старика иссякнут силы, но по всему было видно, что тянуть время Алексей не собирается, все должно было решиться быстро, ибо этого требовал сидящий внутри Рудного Воеводы зверь, как и всякий зверь, либо нападающий, либо отступающий, но никак не раздумывающий, просто потому, что думать нечем и не о чем — работают инстинкты и рефлексы.
Снова короткий всплеск сверкания и лязга, казалось бы неправильное перенесение тяжести тела на левую ногу, и удар правой ногой по голени старика. Потом выпад, обязанный стать смертельным для теряющего равновесие противника, но зависший на полпути, потому что старый воин, уже в падении, перечеркнул своим оружием Алексея поперек живота. Короткий то ли вой, то ли вскрик и оба противника оказались на земле: старик — тяжело и неловко осев на подогнувшихся ногах, Алексей — завалившись на бок и скрючившись «в позе эмбриона».
Подняться старик уже не успел, да, кажется, и не пытался — лязгнул самострел Немого, и болт, ударив прямо в лоб, пресек земной путь старого воина. Его жена не издала ни звука, даже не охнула — она бережно усадила раненую девку, которую все это время поддерживала под руки и медленно, закусив губу и стиснув перед собой ладони, пошла к мужу. Пошла тихо, без плача и причитаний, но так, что никому и в голову не пришло ее останавливать. Все просто стояли и смотрели, как она идет, потом, как опускается рядом с телом мужа на колени и, склонившись, гладит его по лицу. Стояли и смотрели, как Немой снова поднимает взведенный самострел, и старуха падает на грудь мужа. Стояли и смотрели…
«Они жили долго и счастливо, и умерли в один день… Мы рождены, блин, чтоб сказку сделать былью… Что вы здесь делаете, Михаил Андреевич, может быть лучше было в Крестах загнуться?»
А потом оцепенение кончилось. Кто-то кричал, кто-то ругался, заголосила, вдруг, одна из раненых женщин, Матвей, зло расталкивая попадающихся на пути, кинулся к сучащему скрюченному Алексею, а неизвестно откуда взявшийся рядом с Мишкой Варлам, издав что-то вроде змеиного шипения, начал наводить на голосящую бабу заряженный самострел.
Как Мишка ему врезал! Бывают такие удары, когда тело действует само, без участия разума — быстро, точно и сильно, не воспроизводя наработанное долгими повторами на тренировках движение, а напрямую превращая эмоциональный всплеск в мышечные сокращения. Эффект, наверно был бы меньшим, даже если бы Мишка ударил дубиной — у Варлама даже лопнул подбородочный ремень, и шлем слетел с головы, когда он бесчувственной тушкой грянулся наземь.
В этом ударе Мишка выплеснул все: и чувство внутреннего протеста, вопреки разуму и пословице про чужой монастырь, накапливающееся по мере раскручивания событий, и досаду от нелепой гибели Алексея (ранение в живот — верная смерть), и жалость к матери, и злость на Вторушу-Варлама, и смесь восхищения и сочувствия в отношении погибших стариков, и отчаяние от понимания того, что привел, фактически на убой, совершенно не подготовленных мальчишек… и много еще всякого.
27 
