— Может, что-то и есть, — уныло сказал Терри Гримм. — Надо посмотреть в кладовке, хотя на многое я бы не рассчитывал. Я давно предупреждал Чарли, что он делает слишком мало дубликатов. — Он посмотрел на Шивон. — Что, жесткие диски тоже пострадали?
— По большей части — нет, только некоторые… Мы привезли их и кое-какие другие материалы с собой — попробуйте, может, вам повезет больше, чем нам.
Гримм пожал плечами:
— Я, конечно, могу взглянуть…
Шивон протянула ключи от машины Гудиру.
— Сходите принесите сюда мешки, — распорядилась она.
Телефон на столе зазвонил, и Хармисон сняла трубку.
— «Риордан студиоз», здравствуйте… — Несколько секунд она слушала, потом сказала: — Мне очень жаль, сэр, но в настоящий момент мы не сможем принять ваш заказ из-за чрезвычайных обстоятельств.
Звукоинженер все еще с надеждой взирал на Шивон, и она сказала негромко:
— Почему бы вам не работать вдвоем? Вы и Хейзл…
Она кивком указала на секретаршу.
Гримм подумал, кивнул и, подойдя к секретарше, жестом попросил передать трубку ему.
— Одну минуточку, сэр… — попросила Хармисон. — С вами будет говорить мистер Гримм.
— Что вы хотели, сэр? Быть может, мы сумеем вам помочь…
Пока он разговаривал, Хармисон подошла к Шивон и встала рядом. Руки ее были по-прежнему сложены на груди, словно она пыталась таким образом оградить себя от новых неприятностей.
— Когда мы были здесь в последний раз, — сказала Шивон, — Терри намекнул, что мистер Риордан записывал буквально все…
Секретарша кивнула:
— Совершенно верно. Однажды мы втроем отправились пообедать, официант принес какое-то дорогое блюдо, которого мы не заказывали, а потом стал спорить… Тогда Чарли достал из кармана маленький диктофон, перемотал пленку, проиграл ему запись и доказал, что это не мы, а он все перепутал.
Воспоминание заставило ее улыбнуться.
— Когда-то и я проделывала нечто подобное, — призналась Шивон.
— Я тоже. Особенно это помогает с водопроводчиками, которые обещают прийти утром, а появляются после обеда, или с людьми, которые утверждают, будто давно отправили чек по почте, хотя на самом деле… — Лицо секретарши снова сделалось несчастным, и она всхлипнула. — Мне очень жаль Терри. Он вкалывал не меньше Чарльза, может быть даже больше него, а теперь…
— Над чем вы сейчас работаете?
— В основном над рекламой для радио. Есть еще парочка аудиокниг… ну и конечно, над проектом для парламента.
— Каким проектом?
— Вы ведь знаете, что парламент каждый год проводит Фестиваль политики?
— Честно говоря, нет.
— И немудрено — ведь у нас фестивали по любому поводу. В этом году парламент нанял какого-то ультрасовременного художника, который взял на себя оформление фестиваля. Этот парень специализируется на видеоинсталляциях, но ему нужно было звуковое сопровождение.
— Значит, вы записывали что-то и в парламенте?
— У нас несколько сот часов записи. — Хармисон показала на многочисленные записывающие устройства в углу. — Мы… — и тут Гримм несколько раз щелкнул пальцами, привлекая ее внимание.
— Я сейчас снова передам трубку моей помощнице, — сказал он звонившему. — Она скажет, когда вам лучше подъехать.
Хармисон уже склонилась над столом и с сосредоточенным видом раскрыла ежедневник. Лицо ее казалось спокойным, голос звучал уверенно и не дрожал. Должно быть, подумала Шивон, причиной столь внезапной метаморфозы было то, что Гримм произвел Хейзл из секретарш в помощницы. Другого объяснения она сейчас подобрать не могла.
Вернувшись в свое кресло за пультом, Гримм с признательностью кивнул Шивон.
— Спасибо за подсказку, — проговорил он. — А то мы здесь немного растерялись…
— Мы с Хейзл говорили о Фестивале политики.
Гримм красноречивым жестом воздел руки к потолку.
— Это был настоящий кошмар. Художник-авангардист, которого они наняли, и сам не знал, что ему надо. Этот парень метался между Женевой, Нью-Йорком и Мадридом, а нам присылал только коротенькие мейлы и факсы. Помню, один раз он потребовал записать ему парламентские дебаты, но при этом хотел, чтобы они непременно были «горячими». Мы побывали, наверное, на всех заседаниях одного из комитетов, записали несколько экскурсий, интервью с посетителями… Этот болван художник не говорил ничего конкретного, а потом вдруг заявил, что мы не сделали того, чего он от нас хотел. К счастью, мы сохранили все его письма…