113 
— Я не сержусь. Пойми меня правильно, Адам. Не надо отрицать, что вы были любовниками.
— Я не отрицаю. Я говорю вам правду. Таково истинное положение вещей. Мы не были любовниками. Это был не я.
— Она виделась только с тобой.
Адам знал, что, намеренно ли, подсознательно ли, доктор Уивер избегает одной темы, поэтому колебался, поднимать ее или нет. Заговорить об этом сейчас — значит озвучить худшие опасения профессора. Но как иначе открыть ему глаза на истинную природу их с Еленой отношений? В конце концов, он историк. А историки должны докапываться до правды.
Он не мог больше молчать.
— Нет, сэр. Вы забыли. Елена встречалась не только со мной. Существовал еще и Гарет Рэндольф.
Уивер словно ничего не видел перед собой. Адам продолжал:
— Она ходила к нему два раза в неделю, помните, сэр? Это было одно из условий доктора Каффа.
Адам не хотел больше ничего вкладывать в свои слова. Он видел, как серая пелена осведомленности и отчаяния опускается на доктора Уивера.
— Тот глухой… — Уивер замолчал.
— Ты отверг ее, Адам? — Взгляд Уивера стал более осмысленным. — И она искала другого? Неужели Елена не подходила тебе? Тебя оттолкнула ее глухота?
— Нет, нет. Я просто не…
— Тогда почему?
Адам хотел сказать: «Потому что боялся. Боялся, что она вытянет из меня все соки, выпьет костный мозг. Я хотел иметь, иметь, иметь и иметь ее, но жениться не хотел, только не жениться, я бы жил тогда в вечном преддверии собственного краха».
Но вместо этого он ответил:
— Не получилось у нас.
— Что не получилось?
— Близости не получилось.
— Это все из-за глухоты.
— Глухота — не проблема, сэр.
— Как ты можешь такое говорить? Неужели ты думаешь, что я тебе поверю? Это была проблема. Для всех. Для нее. А как же иначе?
Адам понимал, что ступил на шаткую почву. Нужно избежать этого противостояния. Но Уивер ждал ответа, а каменное выражение его лица говорило, что правильный ответ сейчас важнее всего.
— Она была всего-навсего глухой, сэр. Всего-навсего. Ничего более.
— Что ты имеешь в виду?
— У нее не было других изъянов. Да и глухота не такой уж изъян. Просто отсутствие чего-то.
— Как, например, «слепота», «немота», «паралич»?
— Да, наверное.
— А если бы она была — слепая, немая, парализованная, —ты бы тоже сказал, что это не проблема?
— Но она не была такой.
— Ты бы сказал, что это не проблема?
— Не знаю. Не знаю, что ответить. Знаю только, что в Елениной глухоте я не видел проблемы.
Ты лжешь.
Сэр?
— Ты считал ее неполноценной.
— Неправда.
— Ты стеснялся ее голоса, ее произношения, стеснялся, что она не могла управлять громкостью своего голоса, поэтому, окажись вы вместе на людях, все бы услышали ее странный голос. Все бы обернулись, вылупились на вас. И ты бы застеснялся. Стало бы стыдно за себя, за нее, за свою неловкость. А как же терпимость, которой ты так гордишься? Тебя бы мучило, что должен ей больше, чем можешь дать на самом деле.
Адам похолодел, но молчал. Он притворился, что не слышит, и попытался хотя бы сохранить спокойное выражение лица, словно не понимал истинного смысла слов профессора. Кажется, не удалось ни то ни другое, потому что Уивер поморщился и произнес:
— О боже.
Уивер с невероятными усилиями сгреб всю корреспонденцию на свое имя, которую Адам складывал на камин, отнес к столу и сел в кресло. Конверты он открывал медленно, задумчиво, каждое движение было отягчено двадцатью годами неприятия и вины.
Адам осторожно опустился в кресло. Он вернулся к своим записям, но видел в них еще меньше, чем до прихода профессора. Он понимал, что нужно приободрить доктора Уивера, не дать ему утонуть в собственном горе. Но в свои двадцать шесть, при своем весьма ограниченном жизненном опыте, Адам не нашел слов и не объяснил сидевшему рядом человеку, что его чувства объяснимы и греха в них нет. Грех только в том, что человек пытается от них скрыться.
Профессор судорожно всхлипнул. Адам обернулся.
Уивер открывал конверты. И хотя три письма лежали у него на коленях, а еще одно он комкал в кулаке, взгляд его был обращен в никуда. Он снял очки и прикрыл глаза рукой. Он плакал.
Глава 16
Когда Мелинда Пауэлл въезжала на велосипеде с Куинз-лейн в Олд-корт, в квартале от нее остановился полицейский патруль. Из машины вылез полицейский в форме, следом ректор Куинз-Колледжа и старший куратор. Все трое стояли на холоде, сложив руки на груди, изо ртов валил пар, лица были серьезны и мрачны. Полицейский кивал словам ректора, адресованным куратору. Они уже собирались прощаться; полицейский направлялся в одну сторону, а ректор с куратором в другую, когда по Куинз-лейн со стороны Силвер-стрит с шумом протарахтела малолитражка и остановилась неподалеку.
113 
