67 
Странное чувство – наблюдать в бинокль за человеком, который на тебя охотится. Вдруг захотелось исчезнуть отсюда как можно скорее. Да, он убил Герберта Молина. За это преступление его могут арестовать и судить, поэтому надо исчезнуть. Но желание узнать, что произошло с Авраамом Андерссоном, было сильнее чувства самосохранения. Неужели он косвенно виноват и в этой смерти? Он не может уехать, пока этого не узнает. Какие мотивы? Кто убийца? Как это вообще могло произойти? Он снова опустил бинокль и начал массировать одной рукой затекшую шею. Идиотское положение, подумал он. Он не возьмет на себя вину за это второе убийство. Кто бы ни был убийца, его мотивы были совершенно иными, и они не имели ничего общего с его мотивами. Если бы он зашел в другой ресторан, если бы там не было телевизора и если бы там случайно не оказался говорящий по-испански моряк, он был бы уже дома в Буэнос-Айресе. Он не торчал бы здесь на месте преступления, в двух шагах от того места, где преступление совершил он сам. Он посмотрел в бинокль – человек из ресторана подошел к собаке и погладил ее по голове. Потом он скрылся в лесу.
Арон смотрел на собаку. Вдруг у него появилась мысль. Он опустил бинокль и снова лег. Мне надо дать им понять, что они на неверном пути, думал он. Это можно сделать, только обозначив свое присутствие. Не раскрывать конечно же, кто он есть и почему он убил Герберта Молина. Но нужно намекнуть им, что Авраама Андерссона убил кто-то другой. Единственная возможность – внести в расследование сумятицу и таким образом заронить в них сомнение.
Собака мне поможет, подумал он.
Он встал – все тело затекло. Он размялся и пошел в лес. Несмотря на то что всю жизнь он прожил в больших городах, ориентировался он превосходно. Меньше чем через час он был у машины. Он захватил с собой еду и несколько бутылок воды. Конечно, неплохо было бы выпить стакан вина или глоток коньяку. Но он знал, что в состоянии удержаться от соблазна. Предстояло важное дело, и он не может рисковать только потому, что ему захотелось выпить. Поев, он свернулся на заднем сиденье. Можно часок отдохнуть, прежде чем вернуться туда, где нельзя появляться раньше полуночи. Чтобы не проспать, он поставил будильник на своих ручных часах.
Он закрыл глаза и тут же оказался в Буэнос-Айресе. Ему надо было выбрать, где спать – в постели, где его уже ждала Мария, или на матраце в мастерской. Он выбрал второе. Исчез неумолкающий шум ветра в лесу – теперь это была оживленная столичная улица.
Проснувшись, он никак не мог вспомнить, что ему снилось. Тут же зажужжали часы на руке. Он нажал кнопку, вылез из машины, открыл багажник, где лежал только что купленный фонарик, и двинулся в путь.
Они не выключили прожектора. Последние несколько десятков метров он шел по освещенному лесу. Этот свет напомнил ему о войне. Это были очень ранние воспоминания – он потихоньку, чтобы никто не видел, приоткрывает глухую шторку светомаскировки и смотрит в щелку, как прожектора немецкой противовоздушной обороны шарят в небе, выискивая бомбардировщики союзников. Он очень боялся, что бомба упадет именно на их дом, что погибнут именно его родители. Сам он всегда представлял себя живым, но от этого становилось еще страшнее – как он сможет жить без папы и мамы?
Он отогнал эти мысли и, прикрывая рукой фонарик, нашел бинокль – днем он положил его в пластиковый пакет, чтобы защитить от сырости. Он устроился во мху поудобнее, прислонился к стволу и навел бинокль на дом. Весь нижний этаж был освещен. Дверь то и дело открывалась, люди входили и выходили. Но во дворе стояли только две машины. Через несколько минут из дома вышли двое, сели в машину и уехали. Тут же кто-то выключил все прожектора, кроме одного. Он медленно обводил биноклем двор, пока не увидел то, что искал. Собака сидела неподвижно, как раз на границе тени и падавшего из окна света. Кто-то поставил перед ней миску с едой.
Он поглядел на часы. Половина одиннадцатого. Сейчас он вполне мог бы возвращаться домой из «Ла Кабаны», куда пошел бы на встречу с заказчиком. По крайней мере, так он говорил Марии. Он скривился. Сейчас, на расстоянии, ему почему-то было стыдно, что он ей часто врал. Он никогда не встречался с заказчиками ни в «Ла Кабане», ни в каком-либо другом ресторане. Он просто не решался сказать ей, что на самом деле не хочет ужинать с ней, отвечать на ее вопросы, слышать ее голос. Моя жизнь постепенно сузилась, подумал он. Теперь это просто тропинка, выстланная ложью. Это тоже входит в цену, заплаченную мной за мою загубленную жизнь. Вопрос только, удастся ли отказаться от лжи сейчас, после того, как он наконец убил Герберта Молина. Я же люблю Марию, подумал он, но предпочитаю одиночество. У меня в душе трещина, пропасть между тем, что я хочу, и тем, что я делаю. Эта пропасть возникла еще тогда, в тот страшный день в Берлине.
67 
