107 
— Эта обязанность вполне соответствует его способностям, — сказал Карл, — потому что там нечего особенно делать, надо лишь наблюдать за этими созданиями и изредка бросать им что-нибудь поесть; а чтобы с этим справиться, он должен прогуливаться в парке и беседовать, стоя на берегу озера. Это такое удовольствие — прогуливаться и беседовать с ним!..
— Интересно, скучает ли он по Франции? Не жалеет ли, что столь необдуманно и откровенно критиковал моего дядю во время заключения Пиренейского договора?
— А что он вам говорит?
— Он говорит, что никогда бы не покинул Англию, если бы я была здесь.
— Так, стало быть, он способствовал тому, что вы оказались здесь. Я должен вознаградить моего хранителя уток!..
— Не сомневаюсь, что это всего лишь придворная учтивость.
— Все мужчины невольно начинают говорить с вами с придворной учтивостью, Гортензия!..
— Они со всеми женщинами так говорят.
— Говоря с вами, они искренне верят в то, что говорят.
Она снова рассмеялась.
— Я велю своему мавру приготовить кофе для вашего величества. Уверена, вам никогда не доводилось пробовать такой кофе, какой варит он.
— А беседуя, давайте решим, как нам устроить ваш переезд в Уайтхоллский дворец.
— Нет-нет, я туда не перееду. Я бы предпочла дом… где-нибудь неподалеку. Не думаю, чтобы ее Портсмутская милость желала бы, чтобы я поселилась в Уайтхоллском дворце.
— Но в нем достаточно места. Я его перепланировал, и теперь помещения в нем не так беспорядочны, как были в момент моего возвращения в Англию.
— И тем не менее я бы предпочла быть где-то поблизости, вы меня понимаете, но не совсем рядом.
Карл начал быстро соображать. Он был полон решимости, не теряя времени, пополнить свой гарем этим восхитительным созданием.
Посмеиваясь про себя, он принял кофе у юного раба Гортензии и, попивая его небольшими глотками, сказал:
— Лорд Виндзор, конюший герцогини Йоркской, будет счастлив освободить для вас свой дом. Он находится прямо напротив Сент-Джемского парка и должен вполне подойти вам, не сомневаюсь в этом.
— Похоже, что вы, ваше величество, решили совершенно осчастливить меня в Англии.
— Я примусь за выполнение этой задачи со всеми силами моей души, — ответил Карл, наклоняясь к ее руке и целуя ее.
Прошло несколько месяцев, прежде чем Гортензия переселилась на Уайтхолл. Денежный вопрос оказался деликатным. Карл полностью доверился Данби в этом смысле, так как Данби доказал свои ценные качества в финансовых вопросах.
Данби составил себе полное представление о характере прекрасной Гортензии: чувственная, но ни в коем случае не порочная, вполне светская дама, но совершенно не практичная. Она упустит великолепные возможности не потому, что не увидит их, а потому, что ей претит суета.
Он считал, что она не надолго завладеет безраздельно вниманием короля. Она была прекраснее всех дам короля, этого нельзя было отрицать, но ныне Карлу нужна была не только красота. Гортензия хотела получить солидную пенсию, так как она нуждалась в ней, чтобы вести тот образ жизни, к которому она привыкла. У нее не было желания накопить себе большое богатство, как это делала Луиза. Она не станет требовать почестей, титулов, у нее также не было желания быть при дворе некоронованной королевой. Ей хотелось единственного — спокойно наслаждаться вкусной едой, хорошим вином и любовником, способным удовлетворить все ее желания. Она ни за что не будет интриговать.
Данби решил, что ему выгоднее всего быть на стороне Луизы. Поэтому он удержал короля от намерения обеспечить Гортензии тот большой доход, который она пожелала.
Гортензия, он знал, надеялась, что ее муж выделит ей большее содержание, чем те четыреста фунтов в год, которые он давал ей ныне из всего огромного богатства, составлявшего некогда ее наследство. Данби считал, что, если Гортензия и не получит то, на что она рассчитывает, она все равно станет любовницей Карла — независимо от того, обеспечит он ей доход или нет. Это было в характере Гортензии. Сейчас она просила у Карла четыре тысячи фунтов в год. Но, говорил Данби, этой просьбой она не ограничится.
Гортензии была свойственна экстравагантность. Она рассказала Карлу, как однажды, незадолго до смерти дяди-кардинала, она выбросила из окна дворца Мазарини триста пистолей, потому что ей нравилось смотреть, как слуги из-за них устраивают свалку и колотят друг друга.
— Дядя был скуповат, — сказала Гортензия. — И кое-кто говорит, что мой поступок сократил его жизнь. Однако из-за этого он не лишил меня своего состояния…
107 
