128 
— Чего же вы смеетесь? — обиделся шафер. — Я это для смеху говорил «таперича», для шутки… Зубы-то нечего показывать! Это девицам ндравится, а я не люблю зубов-то… Кто вы будете? С какой стороны?
— Не ваше дело…
— Звание ваше какое? Фамилия?
— Не ваше дело… Я не такой дурак, чтоб всякому встречному свое звание объяснял… Я настолько гордый человек, что не очень-то распространяюсь с вашим братом. Я на вас мало обращаю внимания…
— Ишь ты… Гм… Так не скажете, как ваша фамилия?
— Не желаю… Ежели всякому балбесу имя свое произносить и рекомендоваться, то языка не хватит… И я настолько гордый человек, что вы для меня всё едино, как официант… Невежество!
— Ишь ты… Какие вы благородные… Ну, мы сейчас узнаем, что вы за артист будете.
Шафер поднял вверх подбородок и направился к жениху, который в это время сидел с невестой и, красный, как рак, моргал глазами…
— Никиша! — обратился шафер к жениху, кивая на брюнета. — Как фамилия этого артиста?
Жених отрицательно замотал головой.
— Не знаю, — сказал он. — Это не мой знакомый. Должно полагать, отец его пригласил. Ты у отца спроси.
— Да твой отец в кабинете в пьянственном недоумении… храпит, как зверь лютый. А вы не знаете его? — обратился шафер к невесте.
Невеста сказала, что не знает брюнета. Шафер пожал плечами и начал расспрашивать гостей. Гости заявили, что они первый раз в жизни видят брюнета.
— Жулик он, значит, — решил шафер. — Без билета сюда припожаловал и гуляет, будто у знакомых. Ладно! Мы ему покажем «таперича»!
Шафер подошел к брюнету и подбоченился.
— А билет у вас есть для входа? — спросил он. — Извольте показать ваш билет.
— Я настолько гордый человек, что не стану какому-нибудь субъекту свой билет показывать. Отойдите от меня… Чего пристал?
— Стало быть, у вас нет билета? А коли нет билета, значит, вы жулик. Теперь нам известно, с какой вы стороны и как ваше звание. Знаем таперича… теперь, то есть, что вы за агент… Вы жулик — вот и всё.
— Скажи мне эту грубость умный человек, я бы его по морде, а с вас, дураков, и спрашивать нечего.
Шафер забегал по комнатам, собрал человек шесть приятелей и с ними подошел к брюнету.
— Позвольте, милостивый государь, поглядеть ваш билет! — сказал он.
— Не желаю. Отстаньте, пока я не того…
— Не желаете билета показывать? Стало быть, вы без билета вошли? По какому праву? Вы жулик, значит? Извольте уходить отсюда! Пожалуйте-с! Милости просим! Мы вас сичас с лестницы…
Шафер и его приятели взяли под руки брюнета и повели его к выходу. Гости загалдели. Брюнет громко заговорил о невежестве и о своем самолюбии.
— Пожалуйте-с! Милости просим, красивый мужчина! — бормотал торжествующий шафер, ведя его к двери. — Знаем мы вас, красавцев!
У самой двери на брюнета натянули его пальто, надели на него шапку и толкнули в спину. Шафер хихикнул от удовольствия и стукнул его перстнем по затылку… Брюнет покачнулся, упал на спину и съехал вниз по лестнице.
— Прощайте! Кланяйтесь там! — торжествовал шафер.
Брюнет поднялся, похлопал по пальто и, подняв вверх голову, сказал:
— Дураки по-дурацкому и поступают. Я гордый человек и унижаться перед вами не стану, а пусть вам мой кучер объяснит, что я за человек. Пожалуйте сюда! Григорий! — крикнул он на улицу.
Гости спустились вниз. Через минуту в сени вошел со двора кучер.
— Григорий! — обратился к нему брюнет. — Кто я буду?
— Хозяин — Семен Пантелеич…
— А какое во мне звание, и как я до этого звания достиг?
— Почетный гражданин, а до звания этого вы достигли учением…
— Где я нахожусь и какая моя служба?
— Служите-с на фабрике купца Подщекина в механиках по технической части, а жалованья вам положено три тысячи…
— Теперь поняли? А вот вам и мой билет! Приглашал на свадьбу меня женихов отец, купец Синерылов, который теперь в пьяном виде…
— Голубчик мой! Милая ты моя душа! — заголосил шафер. — Чего же ты раньше этого не говорил?
— Гордый я человек… Самолюбие во мне… Прощайте-с!
— Ну, нет, стой… Грех, брат! Поворачивай оглобли, Семен Пантелеич! Теперь видно, что ты за человек такой… Пойдем, выпьем за твое образование… для идеи…
Гордый человек нахмурился и пошел наверх. Через две минуты он стоял уже у буфета и пил коньяк.
— Без гордости на этом свете не проживешь, — объяснял он. — Никому никогда не уступлю! Никому! Понимаю себе цену. Впрочем, вам, невежам, не понять!
128 
