50 
— Он когда-нибудь работал на вас? — задал он следующий вопрос.
— Да, пару раз. Поэтому я знаю, что говорю. А еще слышал от друзей, для которых он проворачивал дела. Он очень хороший адвокат. Чтобы защитить своего клиента, он будет работать день и ночь. И он безукоризненно честен. — Граф долго молчал, словно размышляя, стоит ли делиться с Брунетти следующей информацией, и решился: — В прошлом году ходили слухи, что он решил не обманывать налоговые органы. Мне говорили, будто он оценил свой доход в пятьсот миллионов лир или что-то около того.
— Думаете, он действительно столько заработал?
— Да, — ответил граф тоном, каким обычно повествуют о чудесах.
— И как на это отреагировали другие адвокаты?
— Ну можешь себе представить, Гвидо! Если такой человек, как Дзамбино, объявляет, что зарабатывает пятьсот миллионов лир, а все остальные говорят, будто их доходы составляют двести миллионов лир или даже меньше, они попадают в трудное положение. Могут возникнуть подозрения по поводу правдивости их налоговых деклараций.
— Да, им будет нелегко.
— Конечно! Он… — начал было граф, но, оценив информацию, которой собирался поделиться, передумал. — Насчет Митри, — перевел он разговор. — Думаю, тебе следует заняться им поплотнее. Возможно, там что-то есть.
— «Там» — это вы про туристические агентства?
— Не знаю. Я почти ничего о нем не знаю, кроме того что слышал от других после его смерти. Ну, ты понимаешь… слухи, какие обычно ходят, после того как человек становится жертвой жестокого убийства.
Брунетти понимал. Он слышал подобные пересуды касательно людей, погибавших в перестрелке во время ограбления банка, и об убитых заложниках. В таких случаях всегда возникает вопрос: а почему они, а не кто-то другой, оказались там именно в тот момент и какова их связь с преступниками? Здесь, в Италии, публика никогда не верит очевидному. Всегда, какими бы прозрачными ни были обстоятельства, какой бы невинной ни выглядела жертва, является призрак «лестничного остроумия», и кто-нибудь начинает утверждать, что дыма без огня не бывает: каждый имеет свою цену или урвал свой кусок пирога, что все не так просто, как кажется.
— Что именно вы слышали? — спросил комиссар.
— Ничего особенного. Все старались выразить свое удивление при вести о его смерти. Но в кое-чьих речах чувствовался какой-то подтекст, как будто они знают — или подозревают — об убийстве и жертве больше, чем полиция.
— Кто?
— Гвидо, — произнес граф, и в голосе его послышалась осуждение, — даже если б я знал, я бы тебе не сказал. Но случилось так, что я не помню. Никто не говорил ничего конкретного, это ощущалось как невысказанное предположение, что гибель Митри не так уж и неожиданна. Яснее я выразиться не могу.
— Нашли записку, — напомнил Брунетти. — И ее определенно достаточно, чтобы заставить людей думать, будто Митри сам виноват в своей насильственной смерти.
— Да, я знаю. — Граф помедлил, потом добавил: — Возможно, она все объясняет. А ты сам как думаешь?
— Почему вы спрашиваете?
— Потому что не хочу, чтобы моя дочь всю оставшуюся жизнь считала, будто ее поступки стали причиной убийства человека. — В этих словах прозвучала надежда, которую Брунетти всей душой готов был разделить. — Что она говорит по этому поводу? — спросил граф.
— Паола очень сожалеет, что затеяла все это. Так она сказала вчера вечером.
— Думаешь, это и вправду она спровоцировала убийство?
— Не знаю, — признался Брунетти. — В наше время развелось полно сумасшедших.
— Да, нужно быть сумасшедшим, чтобы убить человека только за то, что ему принадлежит туристическое агентство.
— Организующее секс-туры, — уточнил Брунетти.
— Секс-туры, поездки к пирамидам… В любом случае, за это обычно не убивают, — устало сказал граф.
Брунетти хотел было заметить, что обычно люди не бросают камни в витрины, но удержался и произнес только:
— Многое на свете происходит по нелепым причинам, так что, думаю, не стоит исключать такой вариант.
— Но сам-то ты в него веришь? — не унимался граф, и по его напряженному тону Брунетти понимал, какого труда ему стоит задавать подобный вопрос своему зятю.
— Я ведь уже сказал: такой вариант не исключен, — ответил Брунетти. — Но я не поверю в него до тех пор, пока мы не найдем очень веских тому доказательств.
— Каких именно?
50 
