Глава 2

Филипп смотрел, как Лиллиан выходит из машины и медленно бредет к дому. Если не считать слез, которыми она разразилась всего на минуту, впервые увидев этот дом, она держала себя в руках. Филипп думал, что она вообще оказалась на удивление стойкой, особенно если вспомнить, через что ей пришлось пройти. Изумленно и недоверчиво качая головой, он перебрал в памяти все ухищрения, к которым прибег, лишь бы избежать этой минуты. Вместе с тремя ассистентами он потратил целых два дня и одно утро, убеждая Лиллиан опротестовать завещание Джеймса Мэнвилла — завещание, которое Филипп считал безнравственным и противозаконным.

Когда Джеймс сообщил Филиппу, каким ему представляется будущее завещание, поверенный вскинул брови. Он не осмелился признаться Джеймсу, о чем думает, — о том, что Джеймс, очевидно, выяснил, что его молодая жена не заслуживает наследства, что у нее скорее всего роман на стороне. И Филипп попытался отговорить Джеймса подписывать завещание, чреватое многолетними битвами в суде. Ему и в голову не приходило, что вдова Джеймса даже не попытается опротестовать его волю. Филипп объяснил Джеймсу: если тот хочет завещать деньги брату и сестре, тогда состояние следует разделить на три части — одной такой части с лихвой хватит любому из них.

Но Джеймс словно не слышал его. Его беспокоило лишь одно: как бы понадежнее закрепить за Лиллиан право собственности на какую-то ферму в Виргинии.

— Там ей понравится, — объяснил Джеймс в редком для него приступе откровенности. — Я слишком многое отнял у нее, а так смогу возместить потерю.

С точки зрения Филиппа, отнять у жены миллиардное состояние означало скорее наказать ее, чем вознаградить, однако он держал язык за зубами.

Только после смерти Джеймса, увидев истинную натуру Атланты и Рея, Филипп вдруг пожалел о том, что Лиллиан не настроена бороться. Ему хотелось возглавить команду самых сведущих и хитроумных юристов США, хотелось отнять у двух алчных паразитов все до последнего гроша. Прошли недели после смерти Джеймса, а Филипп не переставал удивляться тому, как обошлись с Лиллиан журналисты и люди, которых он считал друзьями своего покойного босса.

Но Лиллиан осталась невозмутимой. Никто и ничто не могло побудить ее вчинить обидчикам иск. Филипп и его помощники объясняли, что отвоеванные деньги она могла бы пустить на благотворительность, но даже это не заставило ее передумать.

— У Джимми была деловая хватка и чутье, как ни у кого другого, — повторяла она, — он ничего не делал просто так, без причины. Если он так решил, я намерена подчиниться его воле.

— Мэнвилл мертв, — напомнил один из юристов, багровый от досады.

Все мысли отчетливо читались у него на лбу: это кем же надо быть, чтобы отвергнуть миллиарды долларов?!

После третьей встречи с юристами Лиллиан поднялась из-за стола и объявила:

— Я выслушала все ваши доводы и ознакомилась со всеми свидетельствами моей возможной победы и все-таки отказываюсь подавать в суд. Я выполню волю моего мужа. — Повернувшись, она двинулась прочь.

Один из юристов, который не был знаком ни с Джеймсом, ни тем более с его женой, фыркнул и негромко произнес:

— Все ясно: слишком недалекая и не знает цены деньгам.

Лиллиан услышала его. Медленно обернулась и устремила на юриста взгляд, который живо напомнил Филиппу Джеймса Мэнвилла. У Филиппа перехватило дыхание.

— Вы так и не поняли, — с расстановкой сказала она, — что жизнь — это не только деньги. Скажите, если бы вы были миллиардером и умерли, не оставив жене ни гроша, она стала бы сражаться за ваше состояние? Или память о вас была бы ей дороже любых денег?

Не дожидаясь ответа, Лиллиан покинула комнату.

Юристы, пряча усмешки, отвернулись от товарища, которого только что отбрила Лиллиан. Он как раз находился в процессе третьего скандального развода, причем его жена сражалась даже за антикварные дверные ручки их дома.

Наконец Филипп отчаялся убедить Лиллиан, что она должна бороться. Вечером в тот же день, когда состоялась последняя встреча с юристами, он рухнул в постель рядом с Кэрол и объявил:

— Понятия не имею, что еще предпринять.

— Помоги ей, — посоветовала Кэрол.

— А для чего, по-твоему, все это затевается? — хмыкнул он.

  10