89 
Она просто ничего не могла с этим поделать. И именно этого она стыдилась и поэтому поддалась на угрозы – это стало еще одной причиной, по которой она отказалась опознать Ланга. Там, в комнате с зеркальным окном.
Свен не сомневался: она из тех, кто вечно боится, что делает недостаточно много или недостаточно хорошо. Из тех, кто всю жизнь из последних сил пытается помочь другим, но никогда не верит, что выполнил свой долг до конца. Именно из-за Хильдинга она стала врачом: думала, что раз она его сестра, то просто обязана спасать жизни и помогать людям.
И вот теперь он погиб, несмотря на ее помощь.
Отныне ее стыд пребудет с ней навечно.
Вряд ли она когда-нибудь от него избавится.
Когда он вошел в отделение, она сидела в своем застекленном закутке, бледная, с воспаленными глазами. Горе, страх и ненависть – все эти беды вместе и по отдельности разрушали ее жизнь. Когда он открыл дверь и вошел, она даже не поздоровалась, а просто взглянула на него с отвращением.
Эверт и виду не показал, что его заботило, как она к нему относится. А может быть, он просто ничего не заметил. Он в двух словах напомнил ей содержание их последнего разговора, когда он показывал фотографии трех сломанных пальцев общей стоимостью семь тысяч крон. Она глядела в сторону, то ли демонстративно, то ли от бессилия что-либо изменить. Гренс строго попросил ее повернуться к нему лицом и посмотреть еще несколько снимков.
Она с трудом отвела взгляд от стены и обратилась к черно-белым фотографиям, которые уже лежали перед ней на круглом столике.
– Что вы видите?
– Я по-прежнему не понимаю, чего вы от меня добиваетесь.
– Мне просто любопытно. Что вы видите?
Лиса Орстрём взглянула на Гренса и еле заметно покачала головой, взяла фотографии и провела по ним рукой. Они были матовые, отпечатанные на какой-то необычной бумаге.
– Это перелом. Левой руки.
– Тридцать тысяч крон.
– Простите?
– Ну, помните те снимки, которые я показывал вам в прошлый раз? Три сломанных пальца. Большой – пять тысяч, два других – по тысяче. Я еще сказал, что все это сделал Ланг. Такой у него тариф. И почерк. Бедолага со сломанными пальцами задолжал семь тысяч. Помните? Так вот, я солгал. Общая цена – тридцать семь тысяч. И рука стоит как раз тридцать.
Свен Сундквист тихонько опустился на стул позади Гренса. Ему было стыдно. «Ты пережимаешь, Эверт, – думал он. – Я знаю, чего ты хочешь: тебе как воздух необходимы свидетельские показания, но тут ты зашел слишком далеко».
– У меня есть еще один снимок. Что вы о нем скажете?
Еще одна черно-белая фотография. Голый человек на носилках. Все тело целиком. Снято чуть сбоку и сверху и опять при совершенно дурацком освещении, но это не мешало разобрать, что на ней.
– Вы молчите. Ну что ж, я помогу. Это труп. Сломанная рука, на которую вы только что любовались, принадлежит ему. Вы уже поняли: я снова сказал вам неправду. Тот человек, что лежит здесь, задолжал сто тридцать семь тысяч крон. Тариф Ланга за убийство – сто тысяч. Так что парень расплатился по полной. Сто тридцать семь тысяч крон.
Лиса Орстрём сжала челюсти. Она ничего не сказала, даже не шевельнулась. Она только сжала челюсти – чтобы не закричать. Свен посмотрел на нее, затем перевел взгляд на Эверта: «Похоже, ты на пути к успеху. Она вот-вот сломается. Но ты чертовски далеко зашел. Ты ранил ее, Эверт, в самое сердце. И уже готов нанести решающий удар. Но я приму и это. Мне стыдно – за тебя и перед тобой, но в то же время я понимаю, что ты самый ловкий полицейский, какого я видел. Тебе нужны ее показания – и ты их вот-вот получишь. Но то, другое расследование! Я бы с радостью помог тебе выжать из нее показания. Но что ты натворил в деле Граяускас? Я только что говорил с Крантцем. И поэтому не могу сосредоточиться на том, чем ты занят сейчас. У меня нет никакого желания встречаться с тобой взглядом. Мне хочется встать на стол и орать, пока ты меня не услышишь. Ведь Крантц сказал мне то, что я уже и так знал. Это другая кассета! Другая, Эверт!»
Эверт Гренс потянулся. Он видел, что Орстрём скоро сломается. И готов был немного подождать.
– У меня тут еще несколько снимков.
У Лисы Орстрём сорвался голос, она смогла только прошептать:
– Я поняла, чего вы добиваетесь.
– Вот и прелестно. Потому что новые фотографии вам понравятся еще больше.
– Я не хочу их видеть. И я не вполне понимаю. Если все так, как вы говорите – Ланг, тариф, почерк, – почему он до сих пор не за решеткой?
89 
