103 
— Говорит, езжайте!
— Тогда и я скажу так же. Только детей предупреди, чтобы не волновались.
Она позвонила детям в тот же вечер, всем по очереди, тем троим, с кем могла связаться. Сомнения высказал лишь Давид. Так далеко, так вдруг? Она успокоила сына, сообщив, с кем едет и что врачи ничуть не возражают.
Потом она разыскала карту и вместе со Стаффаном нашла отель «Дун Фан», где они с Карин остановятся.
— Завидую тебе, — неожиданно сказал Стаффан. — Хоть ты была в юности «китаянкой», а я всего-навсего пугливым либералом, верившим в более спокойные общественные перемены, тем не менее я мечтал побывать там. Не вообще в стране, а именно в Пекине. Мне кажется, мир оттуда выглядит иначе, не как из моего поезда в Альвесту и Несшё.
— Представь себе, будто посылаешь меня на разведку. Потом мы вместе махнем туда летом, когда нет песчаных бурь.
Предотъездные дни прошли в растущем ожидании. Когда Карин Виман улетала из Каструпа, Биргитта тоже была там, забирала заказанный билет. Они попрощались в зале отлетов.
— Может, и хорошо, что мы летим в разные дни, — сказала Карин. — Поскольку я важная персона на конгрессе, меня вознаграждают удобством перелета. Не очень-то приятно лететь в одном самолете, но в разных классах.
— Я в такой горячке, что в случае чего и в товарном вагоне поехала бы. Обещаешь встретить меня?
— Конечно.
Вечером, когда Карин уже наверняка была на пути в Пекин, Биргитта Руслин разбирала содержимое одного из картонных ящиков в гараже. И на самом дне нашла то, что искала: старый захватанный экземпляр цитатника Мао. На внутренней стороне красной пластиковой обложки написанная ее рукой дата: 19 апреля 1966 г.
Я тогда была совсем девчонка, подумала она. Невинность почти во всех отношениях. Единственный раз переспала с парнем, с Туре из Борстахусена, он мечтал стать экзистенциалистом и огорчался, что борода у него растет плохо. С ним я лишилась невинности в холодном летнем домишке, пропахшем плесенью. Помню только, что он был невыносимо неловок. Неловкость потом разрослась до такой степени, что мы поспешно расстались и никогда больше не смотрели друг другу в глаза. Что он говорил обо мне своим товарищам, мне до сих пор интересно. А что я сама говорила своим товаркам, не помню. Но такую же важность имела политическая невинность. Потом пришла «красная буря» и захлестнула меня. Хотя я так и не доросла до тех знаний о мире, какие получала. После бунтарского периода я спряталась. И не сумела разобраться, почему дала заманить себя в эту чуть ли не религиозную секту. Карин примкнула к левой партии. Сама я — к «Международной амнистии», а теперь вообще нигде не состою.
Она села на автомобильные шины, полистала красную книжечку. Между страницами обнаружилась фотография. Она и Карин Виман. Сразу вспомнилась история снимка. Они втиснулись в кабинку фотоавтомата на лундском вокзале — инициатива, как всегда, принадлежала Карин, — бросили монеты в прорезь и дождались, что получится. Глядя сейчас на это фото, она громко расхохоталась и вместе с тем испугалась дистанции. Все это осталось далеко-далеко позади, почти невозможно представить себе путь, пройденный с тех пор.
Холодный ветер, подумала она. Старость подкрадывается, уже в затылок дышит. Она сунула цитатник в карман и ушла из гаража. Стаффан успел вернуться. Она села напротив него за кухонный стол и смотрела, как он ест приготовленный ею обед.
— Ну как, красный охранник, готова? — спросил он.
— Только что достала свою красную книжечку.
— Пряные травки, — сказал он. — Если хочешь сделать мне подарок, привези пряные травки. Мне всегда казалось, что в Китае запахи и вкусы совершенно необыкновенные.
— А еще что?
— Тебя самое, здоровую и веселую.
— Пожалуй, это я могу обещать.
Назавтра он предложил отвезти ее в Копенгаген. Но она удовольствовалась тем, что муж подбросил ее до вокзала. Ночью ее одолевало предотъездное возбуждение, она то и дело вставала, пила воду. По телетексту следила за развитием событий в Худиксвалле. Фактов о Ларсе Эрике Вальфридссоне всплывало все больше, но ни слова о том, почему, собственно, полиция заподозрила его в массовом убийстве. Нервозность по поводу того, что он сумел покончить с собой, уже добралась до риксдага в форме резкого запроса министру юстиции. Единственный, кто по-прежнему держался спокойно, был Робертссон, к которому она проникалась все большим уважением. Он настаивал, что расследование продолжится своим чередом, хотя подозреваемый и мертв. Однако начал намекать, что полиция разрабатывает и другие версий, о которых он говорить не может.
103 
