27 
— Мне, безусловно, интересно узнать, как продвигается расследование.
— Ни у меня, ни у моих коллег нет времени давать справки. Нас тут и так осаждают СМИ. Многих из них даже ограждения не останавливают. Вчера отловили человека с фотоаппаратом в одном из домов. Обратитесь к Худдену, в Худиксвалль.
Голос Виви Сундберг звучал нетерпеливо и раздраженно. Биргитта Руслин вполне ее понимала. Не зря ведь Хуго Мальмберг сказал, что, слава богу, не оказался в центре этого расследования.
— Спасибо за звонок. Не смею вас больше задерживать.
Разговор закончился. Биргитта Руслин размышляла об услышанном. Теперь она, по крайней мере, точно знает, что приемные родители матери тоже среди убитых. Теперь и ей, и всем остальным придется ждать, пока полицейская работа не даст результатов.
Может, все-таки позвонить в полицейское управление Худиксвалля, поговорить с полицейским Худденом? Но что он, собственно, может добавить? Биргитта Руслин решила не звонить. Открыла папку и принялась внимательно читать бумаги, оставшиеся после родителей. Последний раз она читала их много лет назад, причем не все. Некоторые так и остались непрочитанными.
Она разделила содержимое папки на три стопки. В первую попало все относящееся к истории отца, который упокоился на дне бухты Евле. В не слишком соленой воде Балтики скелеты распадаются не очень быстро. Где-то в донных дюнах лежат его череп и кости. Вторая стопка — бумаги, касающиеся их с матерью совместной жизни, где она, Биргитта, фигурировала как нерожденный, а потом рожденный ребенок. Третья стопка, самая большая, относилась к Герде Лёф, которая стала одной из Андренов. Она медленно читала эти бумаги, одну за другой. И дойдя до документов того времени, когда мать была в семье Андрен сначала на воспитании, а потом удочерена, стала читать особенно внимательно. Многие документы поблекли, и разбирать их было трудно, хоть она и воспользовалась лупой.
Биргитта придвинула к себе блокнот, стала помечать имена и возраст. Она сама родилась весной 1949-го. Матери было тогда восемнадцать, она с 1931-го. Нашла она и даты рождения Августа и Бриты. Брита родилась в августе 1909-го, Август — в декабре 1910-го. Значит, им было двадцать два и двадцать один, когда Герда родилась, и меньше тридцати, когда она попала к ним в Хешёваллен.
Никаких письменных сведений о том, что жили они именно в Хешёваллене, она не нашла. Однако фотография, которую она еще раз тщательно сравнила с газетным снимком, убедила ее. Ошибки нет.
Она начала изучать людей на старой фотографии, неуклюжих, застывших. Двое помоложе, мужчина и женщина, стоят чуть в стороне от пожилой пары в центре снимка. Может, это Брита и Август? Год не указан, никаких надписей на обороте нет. Биргитта попробовала прикинуть, когда сделана фотография. О чем говорит одежда? Люди на снимке принарядились, но ведь это деревня, где один костюм носят десятилетиями.
Отложив снимки, она стала читать дальше — документы и письма. В 1942-м у Бриты было что-то с желудком, и ее положили в Худиксвалльскую больницу. Герда пишет ей письма, желает скорого выздоровления. В ту пору Герде одиннадцать, пишет она угловатым почерком. Орфография местами хромает, на полях листка нарисован цветок с неровными лепестками.
Биргитта Руслин растрогалась, найдя это письмо, и удивилась, что не видела его раньше. Оно лежало внутри другого письма. Но почему она и то письмо не разворачивала? От боли после смерти Герды, когда ей долгое время не хотелось прикасаться ни к чему, что напоминало о ней?
Она откинулась на спинку кресла, зажмурила глаза. Она всем обязана своей матери. Герда, которая даже аттестата неполной средней школы не имела, постоянно твердила дочери, что надо учиться дальше. Настал наш черед, говорила она. Теперь дочери рабочего класса получат образование. Биргитта Руслин вняла ее увещеваниям. В 1960-х в университет уже шли не только дети буржуазии. И присоединение к радикальным левым группировкам разумелось само собой. Жизнь надо не просто понять, надо ее изменить.
Она открыла глаза. Все вышло не так, как я думала, сказала она себе. Я выучилась, стала юристом. Но отказалась от радикальных взглядов, сама не знаю почему. Даже сейчас, когда мне вот-вот стукнет шестьдесят, я опасаюсь касаться великого вопроса о том, что сталось с моей жизнью.
Она продолжала методично разбирать бумаги. Вот еще письмо. Голубоватый конверт с американским штемпелем. Тонкая почтовая бумага исписана бисерным почерком. Она направила настольную лампу на листок, попыталась с лупой разобрать написанное. Текст шведский, но с частым вкраплением английских слов. Некто по имени Густав пишет о своей работе на свиноферме. Только что умер ребенок, Эмили, и в доме «большое sorrow».[1] Он спрашивает, как дела дома, в Хельсингланде, как родные, как урожай и скот. Датировано 19 июня 1896 года. Адресат: Август Андрен, Хешёваллен, Швеция. Но дед тогда еще не родился, подумала Биргитта. Наверно, письмо прислали его отцу, раз оно хранилось в семье Герды. Но как оно попало к ней?
27 
