– Этого я боюсь.
Все-таки сказала. И Кой, уже не задумываясь, потянулся к ее руке и коснулся веснушчатой кожи. Она же, продолжая смотреть ему прямо в глаза, убрала – очень медленно – свою руку. Он отвернулся, чтобы Танжер не видела, как он покраснел, устыдившись своего неуклюжего поползновения. Но уже через полминуты он подумал, что жизнь подкидывает человеку ситуации с точностью великого балетмейстера или того проказливого шутника, что укрывается за покровом вечности – именно в этот момент, устыдившись своей нелепой руки, лежавшей в одиночестве на скатерти, и устремив глаза через балюстраду на берег моря, он увидел нечто, для себя спасительное и появившееся так вовремя, что он едва сумел скрыть радость. Руки, спина, мускулы всего тела напряглись мгновенно, инстинктивно, а мозг пронзил луч понимания и узнавания – внизу, там, где пляж окаймляла линия фонарей, у закрытого уже рыбного ресторана он заметил силуэт – ни с кем не спутаешь этого, в данный момент чуть ли не дорогого его сердцу, невысокого мужчину. Орасио Кискорос собственной персоной, бывший унтер-офицер аргентинского Военно-морского флота, наемный убийца Нино Палермо, меланхоличный карлик.
На этот раз рыба у него с крючка не сорвется. Кой выждал полминуты, извинился, сказал Танжер, что идет в туалет, через ступеньку сбежал вниз, вышел через заднюю дверь, пробираясь между мусорными ведрами, и направился в противоположную от берега и ресторана сторону. Он шел под пальмами и обдумывал, как сделать полный поворот, чтобы все, что было с левого борта, оказалось по правому. От мелкого моросящего дождичка слегка намокли волосы и рубашка, отчего и так готовое к броску тело еще подобралось. Он пересек шоссе, прошел немного по зарослям сорняков в кювете, снова пересек шоссе, оставляя за спиной густую темноту ночи. Укрывшись за мусорным контейнером, подумал: вот теперь все правильно Кой был с подветренной стороны от так кстати подвернувшейся дичи; Кискорос, ничего не подозревая, прятался от дождика в закрытом на ночь рыбном ресторанчике, под навесом из досок и тростника, спокойно покуривая. Рядом на тротуаре стояла машина – маленькая белая «тойота» с номером Аликанте и наклейкой на заднем стекле, оповещавшей о том, что автомобиль этот арендован. Кой обогнул автомобиль и увидел, что Кискорос внимательно смотрит на освещенную террасу двухэтажного ресторана. На нем был легкий пиджак и, разумеется, галстук-бабочка, зачесанные назад набриллиантиненные волосы блестели в желтоватом свете фонаря Нож, вспомнил Кой про арку в академии Гуардиамаринас. Мне надо остерегаться ножа.
Потом тряхнул руками, сжал кулаки, призывая призраки Торпедиста Тукумана, галисийца Ньейры и остальных членов «экипажа Сандерса». Спортивные туфли помогли ему сделать восемь совершенно бесшумных шагов – выдвижение осуществлялось скрытно, – и только после этого Кискорос услышал шорох гравия позади себя и начал оборачиваться.
Кой видел, глаза лягушонка-симпатяги утратили всякую симпатичность, стали просто квадратные, рот, из которого выпала сигарета, превратился в большую темную дыру, а над ней, в усах, запутались последние струйки дыма. Тогда Кой одним прыжком перемахнул остававшееся между ними расстояние и кулаком саданул Кискоросу в лицо так, что голова у того откинулась назад, точно шея ее больше не удерживала, а потом прижал к стене ресторанчика, как раз под вывеской «Коста Асуль. Фирменные блюда из осьминога».
Коя не оставляла мысль о ноже, пока он наносил удары один за другим. Теперь голова Кискороса стукалась о стенку с мерностью колокольного языка. От неожиданности Кискорос не успел собраться и теперь едва стоял на ногах, опираясь о стену, и мучительно пытался добыть из кармана нож. Но Кой понимал это, чуть отодвинулся и так двинул аргентинцу ногой по руке, что тот впервые издал какое-то повизгивание, как собака, которой наступили на хвост. Потом Кой ухватил пиджак и стащил его с Кискороса, отшвырнул в сторону пляжа. А пока стаскивал, не переставал наносить удары; аргентинец только глухо рычал и пытался добраться до кармана, но каждую попытку пресекал очередной удар Коя.
В этот прекрасный вечер Кой великолепно обходился без шпината. Сегодня ты мой, промелькнула у него мысль, с той странной четкостью, которая была присуща ему в самый разгар отчаянных драк. Сегодня ты целиком и полностью мой, здесь нет ни арбитров, ни свидетелей, ни полицейских и вообще никого, кто мог бы указывать мне, что можно, а что нельзя. Я сделаю из тебя лепешку дерьма, переломаю кости так, чтобы они вонзались тебе во внутренности, повыбиваю все зубы, и ты как миленький будешь глотать их по шесть штук зараз, и никакой передышки, ни на секунду, я тебе не дам.