270 
В Покровском Распутин показал Илиодору пачку писем от Александры и ее дочерей. Он даже дал несколько писем Илиодору: «Выбирай любое. Только, оставь письмо цесаревича. Оно у меня только одно». Три года спустя выдержки из этих писем императрицы к Распутину стали появляться в печати. Они стали основными уличающими документами сенсационного обвинения императрицы в любовной связи с Распутиным.
Илиодор и Распутин оставались друзьями еще два года. Монах продолжал убеждать Распутина изменить свое поведение, но продолжал защищать старца, когда другие нападали на него. В 1911 году Распутин попытался соблазнить монахиню, а когда это не удалось — хотел изнасиловать ее.
Услышав об этом, Илиодор пришел в ярость. Вместе с епископом Гермогеном Саратовским он пригласил Распутина к себе и потребовал объяснений.
Распутин через несколько дней вернулся во дворец и представил свою интерпретацию случившегося. Вскоре после этого по царскому приказу Гермоген был сослан в монастырь. Илиодору было также приказано уединиться, но он не подчинился. Переезжая с места на место, монах резко критиковал Распутина.
Илиодора схватили и поместили на несколько месяцев в монастырь, откуда он сбежал. Оказавшись на свободе, монах дал свое благословение на образование организации женщин и девушек, большинство из которых пострадало от Распутина, организации, ставившей своей единственной целью кастрацию отца Григория. Одна из женщин, 26-летняя Хиония Гусева, которую Распутин использовал и затем бросил, решила пойти дальше и убить старца. Монах расстегнул ей кофточку и повесил на шею нож на цепи, сказав при этом: «Этим ножом убей Гришку».
Сам же Илиодор, переодевшись женщиной, бежал через границу в Финляндию и начал писать книгу о себе и Распутине. Когда книга была закончена, Илиодор сначала потребовал за нее от императрицы 60 тысяч рублей. Этот шантаж был отвергнут, и тогда бывший монах продал свою рукопись американскому издателю. Позже он признал, что в своей книге «хватил лишку».
«Роковое влияние этого человека (Распутина) было главной причиной гибели тех, кто думал найти в нем свое спасение», — писал Пьер Жильяр.
Еще в 1911 году, встревоженный ростом влияния Распутина во дворце, Столыпин приказал провести расследование и представил результаты царю. Николай прочитал доклад, но ничего не предпринял. Столыпин своей собственной властью приказал Распутину покинуть Санкт-Петербург. Александра протестовала, но Николай отказался отменить приказ премьер-министра. Распутин отправился в паломничество в Иерусалим, в течение которого писал многословные, цветистые и мистические письма императрице. Изгнание Распутина было еще одним примером трагической изоляции и отсутствия понимания жизни царской семьи Конечно, если бы Столыпин знал, какую помощь оказывал Распутин ребенку и матери, он, возможно, не отдал бы такого приказа, однако с политической точки зрения внезапное удаление опасного старца из дворца выглядело решением разумным. Александре представлялось, что Столыпин умышленно разорвал связи, от которых зависела жизнь ее сына, отчего возненавидела премьер-министра.
В 1911 году возмущение старцем было пока предметом частных разговоров. Но через год, когда Коковцов унаследовал пост Столыпина, скандал уже стал достоянием гласности. В Думе явные намеки на «темные силы» у трона стали появляться в речах левых депутатов. Вскоре «вопрос Распутина» стал преобладать на политической сцене.
«Сколь бы это не казалось странным, — писал Коковцов, — но вопрос Распутина стал центральным вопросом непосредственного будущего; он не был снят в течение всей моей службы в качестве Председателя Совета министров». Цензура была упразднена манифестом, и печать начала открыто говорить о Распутине, как о зловещем авантюристе, который контролирует деятельность Синода и пользуется благосклонностью императрицы. Газеты стали печатать обвинения и исповеди жертв Распутина и вопли страдающих матерей. Александр Гучков, лидер октябристов, получил копии писем, имевшихся у Илиодора и приписываемых Александре; он скопировал их и пустил по городу «И хотя они были абсолютно безупречными, все равно это послужило поводом к самым отвратительным комментариям.. — говорил Коковцов — Мы (Коковцов и Макаров, министр внутренних дел) оба полагали, что письма были поддельными и пущены с целью подорвать престиж монарха, но мы ничего не могли поделать… Публика, жадная до любой сенсации, конечно оказывала им весьма горячий прием».
270 
