147 
— И всё же, лучше пройти внутрь.
— Как пожелаете.
Следую за женщиной в прохладу каменных покоев. Странно получается: родился и вырос в Саэнне, никогда не видел ничего другого, а привыкнуть всё же не смог. И каждый раз с нескрываемым удовольствием меняю иссушённый воздух городских улиц на... Да хоть на сырую жару кузни!
— Присаживайтесь.
— Благодарю, это лишнее, потому что не уверен в заметной продолжительности нашей беседы.
Она понимающе кивает и тоже не спешит садиться, заставляя меня сгорать от стыда. Как можно было забыть?! Хозяин по законам гостеприимства не волен ублажать своё тело удобствами, если гость в полной мере не наделён таковыми. Что же, ещё один повод не ставить меня высоко, как человека. Правда, Силему моя опрометчивая грубость почему-то не смущает и не злит. Что же нужно от меня помощнице Таиры?
— Не хочу торопить вас, госпожа, но отнимать ваше время без особой надобности не хочу ещё больше, поэтому скажите сразу, какая услуга поможет мне встретиться с главой Надзорного совета?
Женщина опустила взгляд, тщательно расправила складки домашнего платья, словно небрежность внешнего вида могла как-то отразиться на дальнейшем разговоре, потом посмотрела мне прямо в глаза и спокойно, почти бесстрастно, произнесла:
— Эвин — мой сын.
Впору проваливаться под пол. От настоящего стыда. Хотя оправдываться или просить прощения за синяки, наставленные юному волшебнику, не буду. Не могу. Не чувствую себя виноватым. Откуда же взялся стыд?
Силема просто стоит и смотрит, не упрекая ни единым словом или жестом. Ждёт? Но чего? Чтобы я упал на колени и начал вымаливать прощение? Нет, она не настолько глупа. И всё равно первый шаг в продолжении разговора должен принадлежать мне. Но если шагну не туда...
А, всё равно ничего не теряю! Потому что ничем не владею.
— Мне очень жаль.
Молчание длится ровно до того мгновения, как начинает надоедать:
— Больше не скажете ничего?
— Нет, госпожа.
Смотрит испытующе и выглядит в эти мгновения грознее самой грозной наставницы:
— Вы считаете себя правым?
— Нет.
— Но почему тогда вы... — Запинается, не в состоянии подобрать слова для описания моего поступка. — Сделали то, что сделали?
— Потому что не справился с чувствами. Вернее, и не хотел справляться. Вы знаете, что натворил ваш сын?
Кивает.
— Во всех подробностях?
Ещё один кивок, но не слишком уверенный.
— Из-за его неосмотрительности погиб ребёнок. Погиб страшной и мучительной смертью, но я не собираюсь требовать ни отмщения, ни чего-то другого. Я просто хочу, чтобы Эвин понял, насколько губительной может оказаться беспечная небрежность.
— Это не небрежность!
Вздрагиваю, услышав в голосе Силемы обиженное отчаяние.
— Я имел в виду...
— Это не небрежность, — повторяет она уже спокойнее, но чувства перебираются во взгляд, наполняя карюю глубину тревожно мечущимися тенями.
— О чём вы говорите?
— Мой сын... — Женщина сжимает пальцы правой руки вокруг левого запястья, и кожа на костяшках натягивается так сильно, что кажется, ещё миг, и полопается. — Он и признался мне только после всего случившегося... Его дар не слишком силён.
— Наставники Обители думают иначе. Я слышал, что Эвин очень талантлив.
— Да, он легко учится и сразу схватывает то, на что у других уходят годы, но...
Силема всё время останавливает течение своего рассказа, как будто ей предстоит поведать о чём-то невыразимо ужасном. Даже я начинаю зябко поёживаться в ожидании откровения:
— Скажите прямо. Прошу вас.
В карих глазах появляется подозрительно влажный блеск:
— Мой сын, он... Плохо видит.
Хм, разве это беда? Думаю, найдётся немало магов, способных поправить парню зрение.
— И только-то?
Силема горько сглатывает:
— Вы не поняли... Эвин плохо видит нити заклинаний.
Щурюсь, пытаясь осознать услышанное.
Плохо видит? Стало быть, действует наугад? Потому что вряд ли может чувствовать чары, как я. Или всё-таки может?
Нет. Если бы заклинания были для него хоть немного осязаемы, беды не случилось бы. Выбившиеся из заданного узора кончики нитей непременно ужалили бы его своими остриями. Печальная новость. И не остаётся ничего другого, как повторить:
— Мне очень жаль.
— Помогите ему! — холодная статуя снова становится живой женщиной, глядящей на меня с надеждой и мольбой. — И я сделаю то, чего вы хотите.
147 
