84 
Читая подпись к последней картинке, Норман испытывает глубочайшее удовлетворение. Он уверен, что так даже лучше.
Миссис Газали и Мерль Оберон идут, держась за руки, по узким улица Сохо, где солнечные люди пьют вино, заказывают еду и напитки в кафе и спокойно занимаются своими делами. Их очертания расплывчаты, но у всех ласковое выражение лица. Некоторые из них узнают миссис Газали и с удовольствием здороваются с ней, но они с Мерль не останавливаются и пересекают Шафтсбери-авеню. Час пик, улица запружена транспортом. Все спешат домой. Женщины проходят через Лестер-Сквер и Чаринг-Кросс-роуд к Вильерс-стрит. Наконец они оказываются у скверика перед входом в метро. На эстрадной площадке маленький серебряный оркестр играет «Землю надежды и славы», ее любимую мелодию. Мерль до боли сжимает руку миссис Газали. Они не останавливаются в сквере, но переходят через серую улицу к набережной Темзы и оказываются у обелиска Игла Клеопатры, вывезенного Нельсоном из Египта. Смотрят на жемчужную воду.
«Итак, люди! Это последнее послание мистера Атома из его подземной свинцовой тюрьмы! Надеюсь, вы примете его всерьез! Ибо мистер Атом — это такая угроза миру, которой никому не дано избежать».
Норман переходит к рекламе пшеничных хлопьев.
Река начинает течь быстрей, ее волны играют перламутром. Со стороны моста Ватерлоо движется яркая флотилия. На мачтах развеваются красные, золотые, синие и белые знамена. Мерль еще крепче сжимает руку миссис Газали. «Я должна покинуть тебя, дорогая».
«Я не заблужусь», — отвечает Мэри Газали.
Смена караула 1944
— Мне повезло, что я состою на учете у психиатра. — Джозеф Кисс поставил чайник на газ.
Устроившись в кресле, Данди Банаджи смотрел, как его друг осторожно нарезает хлеб, чтобы приготовить сандвичи с помидорами.
— Это гораздо лучше, чем отказываться от службы по религиозным убеждениям, — мистер Кисс достал помидор из коричневого бумажного пакета, — иметь плоскостопие, быть гомиком или считаться политически неблагонадежным. Кому захочется держать в армии психа? Даже рядовым.
Данди проводит ладонью по украшенной цветным узором ручке кресла.
— Эх, старина, а я считал тебя благородным пацифистом! И зачем ты сказал мне правду?
— А ты пацифист, Данди?
— Ну, практически да. Ганди — это наше все.
Эта маленькая уютная комнатка со складной кроватью, полкой серьезных книг, коллекцией граммофонных записей и весьма спартанским запасом земных благ оказалась совсем не похожа на то, что он ожидал увидеть. За тусклым оконным стеклом маячили маскировочные сети Брикстона, где дома были населены — если вообще они были населены — опустившимися актерами, потрепанными журналистами, пьяницами и древними старушками с целым выводком таких же древних собак. Как обычно, Брикстон произвел на него гнетущее впечатление. В бандитском районе, где подростки, живущие вблизи ипподрома, таскали в подшитых карманах заточенные ледорубы, бритвы и велосипедные цепи, было тихо. Все либо ушли в армию, либо повзрослели. Джозеф Кисс говорил, что, несмотря на бомбардировки, в Брикстоне сейчас тише, чем было раньше.
Мистер Кисс снял вскипевший чайник.
— Полагаю, ты вовсю задействован на своей секретной работе?
— Лишь время от времени, Джозеф. С тех пор как японцы начали отступать, во мне уже мало заинтересованы. Скорее всего, меня пошлют в Индию.
Мистер Кисс одет в красный бархатный шлафрок. Он что-то нащупывает в кармане.
— Как, ты едешь домой? Насовсем?
— Лейбористская партия поддерживает предоставление нам независимости. Так что я вернусь почти героем. Не смейся, это почти так и есть.
— Что ты, конечно, я не смеюсь. — Налив кипяток в заварной чайник, мистер Кисс открывает в честь Данди Банаджи банку сгущенного молока. — Это вполне заслуженно. И куда ты едешь?
— Если все-таки поеду, то в Бомбей.
— Дата неизвестна?
— Совершенно неизвестна. — Данди с улыбкой взял протянутую ему чашку. — Ты же знаешь государственную службу. О, чудесный чай! Горячий и сладкий, как я люблю.
Мистер Кисс приготовил сандвичи. По привычке он нарезал помидоры очень тонкими кружочками и с помощью зазубренного ножа уложил их на слегка смазанные маслом ломтики хлеба, а потом обильно посыпал солью и перцем. Из трех помидоров вышло пять бутербродов, которые он разрезал поперек сначала слева направо, а потом справа налево, так что получилось двадцать маленьких треугольных бутербродиков.
84 
