29 
– Похоже, вы хорошо знакомы с религиозностью такого рода, Вьянелло.
С этими словами Брунетти завернул в бар – после длительной обработки святостью ему было совершенно необходимо выпить. Очевидно, такую же необходимость почувствовал и Вьянелло, моментально заказавший два стакана белого вина.
– Это все моя сестра, – заговорил он, объясняя. – Только она из этого выросла.
– А что с ней произошло?
– Началось все года за два до того, как она вышла замуж. – Вьянелло отпил вина, поставил стакан на стойку бара и взял из корзинки крекер. – К счастью, прошло, когда они поженились. – Сделал еще глоток, улыбнулся. – Для Иисуса, видимо, в постели места не хватило. – Глотнул побольше. – А было ужасно. Нам месяцами приходилось выслушивать все одно и то же: о молитвах, и о добрых делах, и о том, как она любит Матерь Божью. Дошло до того, что даже моя мать – а она-то и правда святая – не могла уже больше переносить эту болтовню.
– И что ж тогда?
– Как я сказал, она вышла замуж, а потом стали появляться дети, и времени уже не хватало на то, чтоб быть набожной и благочестивой. А потом, думаю, она про это забыла.
– Считаешь, с синьориной Лерини тоже могло бы так выйти? – Брунетти отпил вина.
Вьянелло пожал плечами:
– В ее возрасте – сколько ей, лет пятьдесят? – единственное, ради чего кто-то мог бы на ней жениться, – деньги. И ведь вряд ли она прекратит все это.
– Она вам здорово не понравилась, Вьянелло?
– Не люблю я притворщиков. И религиозных людей – тоже. А тут сочетание одного с другим. Так что можете себе представить, что я думаю.
– Но ваша мать при этом, говорите, святая. Разве она не религиозна?
Вьянелло кивнул и толкнул стакан через барную стойку. Бармен наполнил его, глянул на Брунетти, тот протянул свой, чтобы его наполнили.
– Да. Но ее вера настоящая, она верит в человеческую доброту.
– А это не то, что предполагается в христианстве?
В ответ Вьянелло сердито фыркнул:
– Знаете, комиссар, я вот что имел в виду, когда сказал, что моя мать – святая. Она растила двоих чужих детей заодно с нами троими. Их отец работал вместе с моим, а когда его жена умерла, запил и не заботился о детях. Так мать просто забрала их к нам и растила вместе с нами. И никакого шума, никаких разговоров о щедрости. А однажды поймала моего брата, когда он дразнил одного из них – говорил, что у него папка пьяница. Сначала я думал – мать Луку убьет, но она только позвала его на кухню и сказала, что ей за него стыдно. Вот и все, просто ей за него стыдно. И Лука плакал целую неделю. Она обращалась с ним спокойно, но ясно показывала, что чувствует.
Вьянелло отпил из своего стакана и задумался – вспомнил, видимо, детство.
– И что же? – спросил Брунетти.
– А?… – опомнился сержант.
– Что произошло потом? С вашим братом?
– Да-да… через пару недель, когда все мы шли из школы домой, кто-то из соседских больших мальчишек стал обзывать этого мальчика, которого Лука дразнил.
– Так… и?…
– И Лука прямо озверел. Избил двоих до крови, одного гнал полпути до Кастелло. И все время орал на них, мол, не смеют говорить такие вещи о его брате. – Глаза у Вьянелло загорелись. – Домой явился весь в крови. Кажется, сломал в драке палец – мой отец, помню, повел его в больницу.
– А потом?
– Ну, пока они были в больнице, Лука рассказал отцу, как все вышло. Когда вернулись, отец поведал матери. – Вьянелло допил вино и потянул из кармана банкноты.
– И что сделала мать?
– Да ничего особенного на самом деле. Вечером приготовила risotto di pesce [18], любимое блюдо Луки. Нам его две недели не давали – мать вроде бастовала. Наказывала нас за то, что сказал Лука. Но после этого он улыбаться опять начал. Мама никогда больше о том не поминала. Лука младшенький был, и я всегда считал – он любимчик мамин. – Вьянелло принял сдачу и сунул в карман. – Такая уж она – без поучений, но добрая-предобрая душа.
Он подошел к двери и придержал ее открытой перед Брунетти.
– В списке еще есть кто-нибудь, комиссар? Вы ведь не станете меня убеждать, что кто-то из них способен на нечто еще более гнусное, чем фальшивое благочестие. – Вьянелло повернулся посмотреть на часы над стойкой бара.
Брунетти не меньше его устал от благочестия.
– Не стану, нет. Четвертый поделил все поровну между шестью детьми.
– А пятый?
– Наследник живет в Турине.
29 
