79 
Когда появилось вино и в первый раз наполнились бокалы, Брунетти спросил, много ли журналисту осталось работы в Венеции. Тот объяснил, что ему надо еще осветить две выставки, одну в Тревизо и одну в Милане, но что он, наверное, сделает это по телефону.
— То есть продиктуешь статьи по телефону в Рим? — уточнил Брунетти.
— Да нет, — ответил Падовани, разламывая хлебец пополам и откусывая половинку. — Просто такие обозрения я делаю по телефону.
— Обозрения выставок? — изумился Брунетти. — Картин?
— Конечно, — ответствовал Падовани. — Неужели ты думаешь, я сам туда потащусь смотреть всякую фигню? — И, увидев растерянность Брунетти, объяснил: — Оба хорошо заплатили галерейщикам и отправили своих приятелей покупать работы. Одна из них — жена миланского адвоката, а другой — сынок одного нейрохирурга из Тревизо, владельца самой дорогой тамошней частной клиники. У обоих куча времени, а делать абсолютно нечего, вот они и решили податься в художники. — Последнее слово он произнес с нескрываемым презрением.
И тут же, отодвинувшись от стола, широченной улыбкой приветствовал синьору Антонию, поставившую перед каждым по продолговатой тарелочке с закусками.
— И какие это будут отзывы?
— О, смотря на что, — ответил Падовани, наколов на вилку кусок осьминога. — У сынка хирурга я отмечу «полное невежество в области линии и цвета». А адвокат — приятель одного из членов совета директоров газеты, и его жена соответственно «демонстрирует владение композицией и твердую руку», хотя честно говоря, она и квадрат не может нарисовать так, чтобы он не смахивал на треугольник.
— А не противно?
— Писать то, во что сам не верю? — переспросил Падовани, разламывая следующий хлебец.
— Да.
— Было поначалу. Но потом я понял, что это — единственный путь, позволяющий писать и то, что я думаю, — и уловив взгляд Брунетти, добавил: — Да ладно тебе, Гвидо, только не говори, что сам никогда не закрывал глаза на неудобные показания и не писал рапортов, трактующих эти самые показания совершенно в другом ключе.
Прежде чем Брунетти успел ответить, снова появилась Антония. Падовани покончил с оставшейся на тарелке последней креветкой и, подняв глаза на официантку, улыбнулся.
— Изумительно, синьора.
Синьора забрала тарелки — сперва его, потом Брунетти.
И тут же вернулась с дымящимся, аппетитным ризотто, — и, заметив, что Падовани потянулся за солонкой, предупредила:
— Там и так соли хватает, — таким голосом, что журналист отдернул руку, словно ошпарившись, и взялся за вилку.
— Но послушай, Гвидо, вряд ли ты пригласил меня сюда — полагаю, за муниципальный счет — ради обсуждения моей карьеры и творческого сознания? Ты вроде бы намекал, что тебе нужна дополнительная информация.
— Хотелось бы знать, что еще ты сумел выяснить о синьоре Сантине.
Падовани деликатно извлек панцирь креветки изо рта и положил на край тарелки.
— Раз так, боюсь, за обед мне придется раскошеливаться самому.
— Это почему же?
— Потому что о ней у меня больше никакой информации нет. Нарчизо уже вылетал из дому, когда я ему позвонил, и единственное, что он успел, это дать мне адрес. Так что все, что я знал, я рассказал тебе еще вчера вечером. Виноват.
Сентенция насчет оплаты обеда показалась Брунетти какой-то слишком незатейливой для Падовани.
— Ладно, тогда, может, расскажешь вместо этого еще кое о ком.
— Признаюсь, Гвидо, что тут я как раз неплохо поработал. Обзвонил кучу приятелей — и здесь, и в Милане, и тебе стоит только назвать имена, как информация хлынет из меня фонтаном.
— Флавия Петрелли.
— Ах, дивная Флавия, — выговорил он, забросив в рот полную вилку ризотто. — Ты, разумеется, хотел бы услышать и о равно дивной синьорине Линч, верно?
— Я хотел бы услышать то, что тебе известно о каждой из них.
Падовани съел еще немного ризотто и отодвинул тарелку.
— Ты желаешь получить ответы на конкретные вопросы или общий треп?
— Общий треп был бы предпочтительнее.
— Да. Несомненно. Мне это говорили довольно часто. — Он отхлебнул вина и начал повествование: — Забыл, где Флавия училась. Кажется, в Риме. Как бы то ни было, однажды, как водится, случилось неожиданное — ее просят в последнюю минуту заменить вечно хворающую Кабалье. Она заменяет, критики в восторге, и утром она просыпается знаменитостью. — Он подался вперед и пальцем коснулся тыльной стороны ладони Брунетти. — Думаю, для большей сценичности я разделю ее историю на два аспекта — профессиональный и персональный.
79 
