41 
Кардинал не сводил глаз с телефона. Его тянуло позвонить Келли, но он знал, что она не захочет с ним говорить. Мысль об этом явила в памяти картины из прошлого, когда Келли была маленькой и они жили в Торонто. Вот она в одном из многочисленных торонтских ущелий, по колено в ручье, торжествующе сжимает в руке вырывающуюся лягушку. Вот Келли на смотровой площадке Канадской национальной башни, руки распахнуты, словно она хочет обнять и бескрайнюю синеву озера Онтарио, и синий купол неба. А вот четырнадцатилетняя безутешная Келли страдает от неверности какого-то там хамоватого качка-молокососа.
В детстве Келли Кэтрин все больше лежала в лечебнице, и девочка очень сблизилась с отцом. Растить ее почти в одиночку было очень непросто, но Кардинала заботило прежде всего счастье и благополучие дочери. Кэтрин же посчастливилось найти хорошего врача — Карла Йонаша из Института Кларка. Это был длинноволосый и розовощекий мужчина с седоватой бородой и сильным венгерским акцентом, раньше других нашедший верный баланс между психотерапией и медикаментозным лечением.
Но время шло, и у Кэтрин вдруг началась жуткая депрессия. Приступы мрачной меланхолии становились все продолжительнее, она не вставала с постели, и Кардиналу никак не удавалось взбодрить ее. Казалось, ее опустили куда-то на глубину в ненадежном батискафе, стенки которого вот-вот дадут течь под гнетом ее тоски. А доктор Йонаш был далеко — на год отправился в Венгрию преподавать.
Кэтрин переправляли из клиники в клинику, но улучшения не было. На грани отчаяния и поддавшись натиску родителей Кэтрин, у которых страстная любовь к дочери сочеталась с не менее страстной убежденностью, что все не американское — на порядок хуже, Кардинал устроил Кэтрин в известную клинику «Тамаринд» в Чикаго. Расценки там были такие, что дух захватывало — казалось, не то это шутка, не то кошмарный сон. Оплатить пребывание Кэтрин в клинике из его жалованья нечего было и думать, как нечего было и думать о собственном доме или о том, чтобы расплатиться с долгами.
В то время он уже несколько лет вел в Торонтской полиции дела по наркотикам, упрятывая за решетку наркодельцов — торговцев кокаином и героином. Ему предлагали сногсшибательные взятки только за то, чтобы он смотрел на многое сквозь пальцы. Но Кардинал всякий раз взятки отклонял, и преступники попадали в тюрьму. А в один прекрасный вечер — в вечер, о котором он не переставал потом сожалеть каждый день своей жизни, — он не устоял, и сопротивление его было сломлено.
Он вместе с отрядом накрыл склад наркотиков крупного дельца по имени Рик Бушар. В общей свалке и драке, которые затем последовали, Кардинал вдруг наткнулся на спрятанный в тайнике в шкафу чемодан, набитый деньгами. Он рассовал по карманам несколько пачек, а остальные предъявил в качестве вещдока. Дело было передано в суд, и Бушар получил срок.
Какое-то время Кардинал тратил эти ворованные деньги. Он оплачивал медицинские счета Кэтрин, а остаток вкладывал в образование Келли — она окончила лучшую в Северной Америке художественную школу и поступила в Йель. Но потом у Кардинала взыграла совесть, и без того мучившая его все эти годы.
Он написал письмо с признанием Кэтрин и Келли. И подал заявление с просьбой об отставке начальнику полиции Алгонкин-Бей, отдав еще не потраченные деньги на реабилитацию наркоманов. Делорм перехватила его заявление и отговорила его уходить в отставку. «Ты только лишаешь нас этим прекрасного следователя, и больше ничего, — сказала она. — Пользы от этого не будет никакой». В результате, и к несчастью, пострадала от его проступка только Келли. Ей пришлось до срока бросить Йель.
Тому минуло уже два года. Келли переехала из Нью-Хейвена в Нью-Йорк и перестала с ним разговаривать.
Конечно, «перестала» — это сказано слишком сильно. Иногда разговаривать с ним ей все же приходилось. Как, например, когда она приезжала в Алгонкин-Бей на похороны деда. Но теплота из их отношений исчезла. Разговаривала с ним она теперь резко, и голос ее срывался, словно его предательство повредило ей связки.
Кардинал рывком снял трубку и набрал номер Келли. Если ответит кто-нибудь из ее соседок, то к телефону Келли не подойдет. Произойдет заминка, после чего он услышит что-нибудь неуклюжее, вроде: «Простите, я думала, она здесь, а она, оказывается, вышла».
Но на звонок ответила Келли.
— Привет, Келли. Это папа.
41 
