111 
— «Просто»?— Он отдернул голову. — Это, черт побери, совсем не «просто», когда твоя работа состоит в доведении людей до самоубийства.
— Ты никого не доводил до самоубийства, Ингвар. Ты сам это прекрасно знаешь.
Он сел на высокий кухонный табурет. На грязной тарелке лежали листья сельдерея, он сунул один в рот.
— Нет, не знаю, — сказал он, пережевывая.
— Любимый, — сказала она, и ему пришлось улыбнуться. Она поцеловала его в ухо и в шею. — Ты никого не можешь убить, — прошептала она. — Когда ты находишь паука, ты выбрасываешь его в сад. Рудольф Фьорд покончил с собой. Он выбрал смерть совершенно самостоятельно. — Она выпрямилась и посмотрела ему в глаза. — В этом нет твоей вины.
— Я скучаю по тебе, — сказал он, все еще жуя.
— Скучаешь по мне? Что за ерунда. Я здесь.
— Не совсем, — возразил он. — Мы оба не совсем здесь. Не так, как раньше.
Все наладится, подумала она. Скоро. Я наконец-то начала спать. Не много, но гораздо больше, чем раньше. Скоро весна. Рагнхилль подрастет. Станет сильнее. Все будет хорошо. Только бы это дело было закрыто, и ты...
— Ты не думал о том, чтобы отдохнуть? — спросила она, начиная загружать посудомоечную машину.
— Отдохнуть?
— Да, взять отпуск по уходу за ребенком?
— Как будто у нас есть на это деньги...
Он все жевал и жевал, рассматривая зеленые обкусанные листья на тарелке.
— Я могу снова начать работать, — сказала она. — Подумай, разве не хорошо будет отойти от этого дела? Забыть о нем? Заняться чем-то другим...
— Не говори ерунды. — Он еще раз провел ладонью по ежику на голове. — Как странно — выбрать смерть...
— Послушай, ты мне зубы не заговаривай. Ты думал об этом?
— У тебя есть право на основную часть отпуска по уходу за ребенком, Ингер Йоханне. И это разумно и справедливо. Ты недавно родила и кормишь ребенка грудью. Это хорошо для Рагнхилль. Значит, это хорошо для нас.
Как будто чтобы подчеркнуть, что дискуссия окончена, он выплюнул то, что осталось от листа сельдерея, в мусорное ведро под раковиной.
— Это очень странно, — развел он руками, — что человек решает покончить с собой, потому что кто-то может узнать, что он гомосексуалист. В две тысячи четвертом году? Да черт побери, они же везде. У нас работает куча лесбиянок, и что-то не похоже, чтобы их кто-то притеснял или они как-то стеснялись...
— Ты ничегошеньки об этом не знаешь, — сказала Ингер Йоханне, собирая салфеткой листья сельдерея в мусорное ведро. — Ты с ними совсем незнаком.
— Да черт побери, в этой стране министр финансов — гей! И никого это не волнует.
Ингер Йоханне улыбнулась. Это его задело.
— Министр финансов... холеный мужчина из хорошего района, — сказала она. — Дипломатичный, настоящий профессионал и, если верить тому немногому, что мы о нем знаем, прекрасно готовит. Он уже сто лет живет с одним и тем же мужчиной. И это все-таки немножечко другое, чем покупать мальчиков и расхаживать с блондинками под мышкой каждый раз, когда на тебя направлены камеры.
Ингвар ничего не сказал и опустил голову на руки.
— Давай ты поспишь немного, — тихо сказала она, гладя его по спине. — Ты всю ночь не спал.
— Я не устал, — пробормотал он.
— А что тогда с тобой?
— Расстроен.
— Я могу чем-то помочь?
— Нет.
— Ингвар...
— Хуже всего то, что с Рудольфа практически сразу сняли все подозрения, — горячо сказал он, выпрямляясь. — У него все было в порядке с алиби. Ничто не указывало на то, что он как-то причастен к убийству. Наоборот, если верить сообщениям его коллег, он был очень этим подавлен. Почему мы просто не могли оставить его в покое? Каким боком нас касается то, с кем он там трахается?
— Ингвар, — снова начала она, кладя обе руки ему на шею.
— Послушай меня, — сказал он, отталкивая ее руки.
— Я слушаю. Но не могу не возражать, когда ты не прав. У вас были веские причины следить за Рудольфом Фьордом. По крайней мере из-за ссоры с Кари Мундаль на вечере памяти...
— Да понимаю я, — перебил он. — Но дней пять назад ты составила профиль убийцы, и он совершенно не походил на Рудольфа Фьорда! И почему тогда я должен был преследовать...
— Ты не верил в этот профиль, — устало сказала она, доставая порошок для посудомоечной машины, — ни тогда ни сейчас. И перестань дуться.
— О чем это ты?
— Ты себя очень жалеешь. Прекрати.
Она включила посудомоечную машину, поставила порошок обратно на полку в шкаф и повернулась к нему. Уперла руки в бока и широко улыбнулась.
111 
