33 
— С какой стати мне давать ему деньги?
— Было бы вполне естественно помочь собственному сыну.
— Я никогда не получал денег от родителей. И до сих пор им за это благодарен. Детей глубоко портит, когда даешь им то, что они должны заработать сами.
— Кому ты роздал деньги?
— На сей счет вариантов множество. Я отдал все австралийскому фонду, задача которого сохранить достоинство аборигенов. Их жизнь и культуру, проще говоря. Я мог бы отдать деньги на исследования в области рака, на защиту тропических лесов, на борьбу с нашествием саранчи в Восточной Африке. Я положил в шляпу тысячу листочков с вариантами. И вытащил Австралию. Отдал деньги и приехал сюда. Никто не знает, что это дар от меня. Вот что радостнее всего. — Арон встал. — Мне надо немного поспать. Усталость вселяет в меня тревогу.
Луиза осталась сидеть на диване и вскоре услышала его храп, который волнами перекатывался в ее мозгу. Она помнила эти звуки с прежних времен.
Вечером Арон повез ее в ресторан, притулившийся, точно орлиное гнездо, на самом верху скалистого уступа. Они оказались чуть ли не единственными посетителями, Арон, судя по всему хорошо знавший официанта, удалился с ним на кухню.
Обед стал для Луизы новым напоминанием о годах, прожитых с Ароном. Отварная рыба и вино. Всегдашнее меню их праздничных застолий. Она вспомнила своеобразный отпуск, когда они жили в палатках и питались щуками, выловленными Ароном в черных лесных озерах. В Северной Норвегии они ели также треску и мерланга, а во Франции — морской язык.
Через выбор меню он говорил с ней. Это был способ деликатно выяснить, не забыла ли она прошлое или оно по-прежнему живо для нее.
В душе шевельнулась грусть. Любовь не вернуть, как не вернуть умершего сына.
Той ночью они спали тяжелым сном. Один раз она проснулась, ей почудилось, что он вошел в комнату. Но там никого не было.
На следующий день Луиза встала рано, чтобы вместе с Ароном отправиться в дождевой лес, за которым он ухаживал. Из дома они вышли еще затемно. Красные попугаи куда-то подевались.
— Ты научился рано вставать, — сказала она.
— Сейчас я не понимаю, как прожил столько лет, ненавидя ранние утра.
Они проехали Аполло-Бей. Лес рос в долине, спускавшейся к морю. Арон сообщил, что это остатки древних тропических лесов, покрывавших когда-то южные районы Австралии. Теперь ими владеет частный фонд, который финансируется людьми, получившими одновременно с Ароном свои миллионы долларов за незащищенную исходную программу.
Они припарковались на площадке, покрытой гравием. Высокие эвкалипты вздымались перед ними стеной. Вниз по склону вилась тропинка, исчезавшая вдали.
Они двинулись в путь, Арон впереди.
— Я ухаживаю за лесом, слежу, чтобы не было пожаров, чтобы никто его не загаживал. Дорога через лес до начального пункта занимает полчаса. Обычно я наблюдаю за людьми, совершающими такую прогулку. Многие, вернувшись, выглядят как прежде, некоторые меняются. В тропическом лесу скрывается немалая часть нашей души.
Тропинка круто пошла вниз. Время от времени Арон останавливался, указывая рукой — на деревья (говорил, как они называются, каков их возраст), на ручейки далеко внизу, под ногами, где журчала та же вода, что и миллионы лет назад. У Луизы возникло ощущение, что на самом деле он показывает ей собственную жизнь, происшедшие с ним изменения.
На самом дне долины в глубине леса стояла скамейка. Арон вытер сиденье рукавом куртки. Отовсюду сочилась влага. Лес стоял молчаливый, сырой, холодный. Луиза подумала, что полюбила его, как любила бескрайние леса Херьедалена.
— Я приехал сюда, чтобы скрыться, — сказал Арон.
— Ты ведь не мог жить без людей вокруг. И вдруг понял, что в силах оставаться в одиночестве?
— Кое-что произошло.
— Что?
— Ты не поверишь.
Между деревьями, ползучими растениями и лианами что-то затрепетало. Какая-то птица взмыла вверх, к далекому солнечному свету.
— Я что-то потерял, когда осознал, что не могу больше жить с вами. Я предал тебя и Хенрика. Но в не меньшей степени предал самого себя.
— Это ничего не объясняет.
— А тут и объяснять нечего. Я сам себя не понимаю. Это единственная абсолютная истина.
— По-моему, ты пытаешься увильнуть. Неужели нельзя прямо сказать, в чем дело? В чем было дело?
— Я не могу объяснить. Что-то сломалось. Мне было необходимо уехать. Целый год я пил, блуждал в потемках, жег мосты, тратил деньги. Потом угодил в компанию этих сумасшедших, решивших спасти мировую память. «Защитники памяти» — вот как мы себя называли. Я пытался спиться, довести себя до смерти работой, ленью, рыбалкой, кормить красных попугаев, пока не умру на месте. Но выжил.
33 
