99 
— Не заговаривай мне зубы, стоматолог, — покачал я головой. — Все равно проболтался. Ты пас меня с самого начала и, судя по оговоркам, не меня одного. Почему? Чего тебе надо, разносчик заразы?
— Ну, начнем с того, — вытянулся на диване Капелевич, — что «разносчик заразы» не я. Миры и вселенные скрыты в душе каждого человека, а мне лишь удается иногда оказаться рядом в нужный момент, а во-вторых — почему бы и не оказать помощь человеку, впервые оказавшемуся в сложной ситуации?
— Помочь, говоришь? — я взял в руки бутылку и немного взболтал содержимое. — А у меня сложилось впечатление, что ты делал все возможное, чтобы загонять меня в этот мир как можно чаще и глубже. А? И это несмотря на то, что несколько раз мне только чудом удавалось остаться по эту сторону жизни. Что скажешь на это, о высокочтимый учитель?
— Но ведь ты же жив!
— «Вопреки», а не «благодаря»…
— Ты не прав, Игорек. Я постоянно находился рядом…
— Хватит, Гриш, — покачал я головой. — Не уходи от ответа. Или ты говоришь мне всю правду, или я начну относиться к тебе как к редкостному ядовитому пауку — которого давить жалко, но обходить лучше стороной.
Гриша громко хмыкнул, помолчал, потом рывком сел, вылил остатки водки в стакан, залпом выпил:
— Это единственное, что мне нравится в вашем мире.
— В каком?
— В вашем, — подчеркнул Капелевич и замотал головой. — А все остальное — такая дрянь!
— Ты о чем?
— Знаешь, кто такие бабочки-однодневки?
— Конечно, знаю…
— Ни хрена ты не знаешь! Тебе не дано понять, на что способен чистый разум, не испоганенный извечной тягой к размножению, насилию, доминированию над себе подобными. Не скажу, чтобы у нас в истории совершенно обошлось без войн, — но ведь не постоянно же резать друг друга! Чистый разум — стремление к совершенству, всеобщей безопасности, сытости и здоровью. Пусть никогда не возникало никаких искусств — музыки там, живописи, поэзии, зато какая архитектура! Ты можешь представить себе единый город-небоскреб с естественной вентиляцией и освещением, и живыми стенами, заменяющими ваши скверики, но только выделяющими достаточно кислорода для воссоздания внутренней атмосферы и одновременно годные в пищу? Ну это, естественно, только на крайний случай. Или линейный транспорт и связь? Да у вас даже науки нет, способной двигаться в нужном направлении! Огромный мир, в котором совершенно не существует стариков и самоубийц, — слово «самоубийцы» в устах Гриши прозвучало как нечто брезгливо-неприличное. — И вот, нежданно-негаданно, в один из дней, ты просыпаешься, и вдруг обнаруживаешь, что мир полон красок, а душа — чувств и страстей. Ты мчишься в приозерные леса, ты вливаешься в общий хоровод, ты взмываешь к небесам, ты рушишься в бездну, ты сливаешься в экстазе, и наконец наступает таинство, которое одновременно и неведомое, и радостное. Берег укрывается зародышами тех, кто вскоре придет на смену, а нам, уходящим, остается только небо, огромное, бесконечное, чистое небо… Это великолепно, это несравнимо ни с чем. Вот только разум… Маленький подленький разум, который сохраняется в наших головах, и который шепчет, что скоро зайдет солнце, и мы все умрем. А я не хочу умирать, Игорек. Я хочу жить.
— То есть ты…
— Вот именно. — Капелевич опять схватился за бутылку, перевернул над стаканом, немного потряс, а потом разочарованно швырнул в угол. — Ты ведь знаешь: попав в чужой мир, можно находиться там бесконечно, но вернешься в тот же миг, из какого ушел. Если я вернусь домой, то умру часа через два. Плюс-минус десять минут.
— Ну, так сиди здесь, — пожал я плечами. — Тебя никто не гонит.
— В этом уродливом теле с перекошенными мозгами? — раздраженно хмыкнул он. — Ты никогда не замечал, что у человека два разума: один в башке, а другой болтается между ногами? И еще неизвестно, какой главнее.
— Ты так говоришь потому, — тоном превосходства произнес я, — что еще не встретил настоящую любовь.
— Вот только не надо этих ваших баек, — сморщился Капелевич, — про большое и чистое чувство, которое злодеев делает ангелами, ангелов — людьми, людей — бесами, а всех умирающих — здоровыми. Вот это вот ваше, — он похлопал в ладоши, — это не любовь. Любовь бывает только один раз, и за нее платят жизнью, потому, что после нее жизнь бессмысленна. Тебе этого никогда не дано узнать, так что тихо радуйся тому, что имеешь. Только не хвались. Пройди ты через то, что испытал я — твоя Иришка осталась бы соломенной вдовой.
99 
