94 
— Расскажи мне об этом ухе, — попросил он, боясь, как бы Грегуар не пошел блуждать по неисповедимым путям Господним.
— Большое, деформированное, мочка длинная и слегка волосатая, ушное отверстие узкое, складка деформирована вмятиной посередине. Помнишь комара, который залетел в ухо Рафаэлю? Мы его в конце концов выманили на свечку, как на рыбалке.
— Я все прекрасно помню, Грегуар. Он сгорел в пламени с легким треском. Помнишь?
— Да. Я еще тогда пошутил.
— Точно. Давай, расскажи мне о Сеньоре. Ты уверен насчет вмятины?
— Абсолютно. У него еще была маленькая бородавка справа на подбородке — она наверняка мешала ему бриться, — добавил Грегуар, углубляясь в детали. — Правая ноздря была открыта сильнее левой, щеки наполовину заросли волосами.
— Как это у тебя получается?
— Я могу и тебя описать, если хочешь.
— Не хочу. Я и так сильно отклонился в сторону.
— Не забывай, что судья умер, мой мальчик, не забывай этого. Не терзай себя.
— Я пытаюсь, Грегуар.
Адамберг вспомнил старика Грегуара, сидящего за древним трухлявым столом, вооружился лупой и вернулся к фотографиям. Бородавка была хорошо видна, разные ноздри тоже. Память старого кюре работала безотказно, как объектив телекамеры. Если бы не разница в возрасте, упомянутая врачом, можно было бы сказать, что призрак Фюльжанса скинул наконец саван. Его вытащили за ухо. Истина в том, сказал он себе, рассматривая фотографии судьи, сделанные в день выхода на пенсию, что Фюльжанс всегда выглядел моложе своих лет. Он был невероятно крепок и силен, чего Куртен знать не мог. Максим Леклерк не был обычным пациентом, да и призраком стал необычным.
Адамберг сварил себе еще кофе. Он с нетерпением ждал, когда вернутся из магазина Клементина с Жозеттой. Расставшись с деревом по имени Ретанкур, он нуждался в их поддержке, ему было просто необходимо сообщать им о каждом своем шаге.
— Мы ухватили его за ухо, Клементина, — сказал он, разгружая корзину.
— Слава богу. Это как клубок — потянешь за кончик, размотаешь до конца.
— Разрабатываете новый канал, комиссар? — спросила Жозетта.
— Говорю тебе, он больше не комиссар. Это другая жизнь, Жозетта.
— Отправимся в Ришелье, Жозетта. Будем искать фамилию врача, который шестнадцать лет назад подписал свидетельство о смерти.
— Разве это работа! — с недовольной гримаской вздохнула хакерша.
На то, чтобы найти терапевта, Жозетте понадобилось двадцать минут. Колетт Шуазель стала лечащим врачом судьи после его переезда в город. Она осмотрела тело, поставила диагноз «остановка сердца» и выписала разрешение на захоронение.
— Адрес ее есть, Жозетта?
— Она закрыла кабинет через четыре месяца после смерти судьи.
— Ушла на пенсию?
— Нет. Ей было сорок восемь лет.
— Замечательно. Теперь займемся ею.
— Это будет труднее, у нее очень распространенная фамилия. Но сейчас ей всего шестьдесят четыре, возможно, она еще практикует. Посмотрим профессиональные справочники.
— И судебный архив. Поищем следы Колетт Шуазель и там.
— Если она была осуждена, то права на медицинскую практику ее лишили.
— Вот именно. Поэтому мы будем искать в оправдательных приговорах.
Адамберг оставил Жозетту с ее лампой Аладдина и пошел помочь Клементине — она чистила овощи к обеду.
— Она проскальзывает мимо ловушек, как угорь под камнями, — сказал Адамберг, садясь.
— Ну, это же ее профессия, — откликнулась Клементина — она понятия не имела, как сложны махинации Жозетты. — Это как с картошкой. Важен навык. Старайтесь.
— Я умею чистить картошку, Клементина.
— Нет. Вы плохо вычищаете глазки. Нельзя их оставлять, они ядовитые.
Клементина продемонстрировала, как нужно вырезать маленький конус в клубне.
— Это яд, только если картофелина сырая.
— Все равно их нужно извлекать.
— Хорошо. Я буду внимателен.
Когда Жозетта принесла распечатку, картошка под чутким руководством Клементины сварилась, а стол был накрыт.
— Получилось, дорогуша? — спросила Клементина, раскладывая еду.
— Думаю, да, — ответила Жозетта, положив листок рядом с тарелкой.
— Я не очень люблю, когда за едой работают. Лично мне это не мешает, но папа не одобрил бы. Ну ладно, вам отпущено всего шесть недель.
— Колетт Шуазель работала в Ренне с шестнадцати лет. В двадцать семь у нее были серьезные неприятности. Одна из ее пожилых пациенток, которой она давала морфий, умерла. Ошибка в дозировке — очень серьезная ошибка, это могло стоить ей карьеры.
94 
